Золотые миры - [48]

Как просто и легко теперь!

Как сладко плакать втихомолку!

Дрожащий свет струился в щёлку

И медленно скрипела дверь.

26/ III, 1924

«Зацветает Иудино дерево…»

Зацветает Иудино дерево,

Распускаются листья фиги,

Зацветает миндаль.

Дней крылатых не жаль.

Улыбнулись страницы книги

В первый раз после сумрака серого.

И узнала я вдруг,

Что желанье давно поблекло

И в тоскующий омут заброшено,

Что двойник мой с лицом перекошенным,

Тот, что плакал у тёмных стёкол, —

Мой единственный друг.

Что окрепнули крылья весны,

И, взмахнув, уронили звенящие сны.

И, как шорох пустой дороги,

В тихом танце теней

Вяжут звенья цепей

Сотворённые словом боги,

Неразумные боги.

30/ III, 1924

Кошмар («Стоят колонны длинными рядами…»)

Стоят колонны длинными рядами,

Торчит какой-то угрюмый дом.

А на скамейке сидят три дамы:

В лиловом, в жёлтом и в голубом.

Зачем — то тихо все трое встали.

Взлетели юбки, легли опять.

А та, что в жёлтом, в густой вуали,

От других отвернулась и стала ждать.

Суровым камнем за дамой в жёлтом

Торчал ненужный и страшный дом.

Кто-то в чёрном ощупью тихо прошёл там.

Прошёл. Вернулся. И встал под окном.

И было страшно, что к жёлтой даме

Придёт Неведомый бледных стран

Было страшно думать о ней стихами

И за жёлтым платьем скользить в туман.

31/ III, 1924

На Венере(«На Венере есть жизнь, я верю…»)

В.Матвееву

На Венере есть жизнь, я верю.

В дымном омуте облаков

Так же люди есть на Венере,

Копошится там жизнь, я верю.

И в тропическом сне лесов

Блещут камни — по крайней мере,

Сотен бешеных городов,

И красива там жизнь, я верю.

Но что делается на Венере,

Что живёт миллионы лет,

Никакой трубой не измерить,

Математикой не проверить,

Инструментов и формул нет

Чтоб увидеть жизнь на Венере,

Лишь философ, дитя и поэт

Видят этот нетленный свет,

И томятся они, и верят,

Что узнают в тумане лет

Ту — другую — жизнь на Венере.

9/ IV, 1924

Вселенная(«Небесный свод — к земле склонённый плат…»)

В.Матвееву

Небесный свод — к земле склонённый плат,

Грозящий мир тысячеглазый.

В немую гладь ничей пытливый взгляд

Ещё не проникал ни разу.

Глухая даль, где каждая звезда —

Великий мир, предвечный и нетленный,

И мы — песчинки — падаем туда,

В пасть ненасытную Вселенной.

И только меня одно мирит,

Что всё великое от века и до века,

Пространства, вечность, времена, миры —

Живут в сознанье человека.

9/ IV, 1924

Блок(«Об одежде его метали жребий…»)

Об одежде его метали жребий

И делили между собой.

А он был жив, и о чёрном хлебе,

Может быть, тосковал порой.

У высокого пьедестала

Заставляли струны звучать,

А над ним, дрожа, догорала

В церкви тоненькая свеча.

Неподвижный, бледный и строгий,

Освятил он вечерний снег.

В тихих звуках явившись богом,

Умирал он, как человек.

А его святое наследье

Шумно делят между собой,

Восхваляют его, как дети,

И возносят перед толпой.

Я не знаю, он был или не был,

И какой он песней звучал.

Чёрным ангелом в чёрном небе

Он взошёл на свой пьедестал.

9/ IV, 1924

«Я ласкала чёрную кошку…»

Я ласкала чёрную кошку,

Шевелила тёплую шерсть.

У меня есть цветы у окошка,

Много жёлтых ромашек есть.

На столе лежат в беспорядке

Перья, книги, карандаши.

Я давно отдала тетрадке

Тихий ропот моей души.

Я люблю облаков очертанья,

И цветы, и солнечный свет.

У меня есть много желаний, —

Как не быть им в семнадцать лет!

Если взгляд скользит со страницы —

Значит, в сердце стучит апрель.

Всё мне чаще и чаще снится

Тихий холод пустых недель.

По шоссе шевелятся тени,

Слышен смех и шаги кадет.

А на следующее воскресенье —

Гладь шоссе и велосипед.

11/ IV, 1924

«Подойди к узорной тени…»

Подойди к узорной тени,

Покорясь ночной тиши.

Здесь растает стон последний,

Тихий стон твоей души.

На безлюдном перепутье

Чутко вслушивайся в ночь.

Мыслей пёстрые лоскутья

Пробегут, играя, прочь.

Прошуршат воспоминанья

В тихом шелесте листвы.

В зачарованном дыханье

Колыхнувшейся травы.

Обойди по лунным пятнам

Прутья голые мимоз.

Всё покажется понятным

Без печали и без слёз.

Брось тревогу в тёмный омут,

Глянь, как блещут фонари.

Погрузись в ночную дрёму,

Подожди, не говори.

Подойди к листве узорной,

Жар волненья потуши —

Здесь растает холод чёрный,

Тихий стон твоей души.

4/ IV, 1924

«Неуютно, неряшливо смята постель…»

Неуютно, неряшливо смята постель,

В этой комнатке хмуро и тесно.

Надо мной запевает родимый апрель

Колыбельную, грустную песню.

Он поёт, он поёт восемнадцатый раз

И тоскою мучительной дышит.

И я слушаю тихий, знакомый рассказ

Про какую-то юную душу.

Я легла и заплакала. Сны отцвели,

В диком вихре мелькнули недели.

Я лежала и слушал, а сказку земли —

Тихий шёпот родного апреля.

16/ IV, 1924

«Не о прошлом, не о мучительном…»

Не о прошлом, не о мучительном.

Что в душе и сейчас болит —

Я шептала о том, что видела

В синеватом тумане земли.

Слишком мало в душе оставлено.

Больше нет ни жалоб, ни слёз.

Мгла окутала белым саваном

Ряд колючих кустов мимоз.

Чуть белеют кривые линии

Убегающих в ночь дорог.

Раздувается платье синее

Веером над очертаньем ног.

Нервно дёргаю кисти пояса,

Стало жаль былой глубины,

Ах, оно тоже скоро скроется,

Моё солнце ранней весны!

26/ IV, 1924

Мамочке («Я одна. Мой день бесцветен…»)

Я одна. Мой день бесцветен.

Жизнь моя пуста.

Тяжело на этом свете

Дышит пустота.

Кроме жалоб и печали

Больше песен нет.

Тихим стоном прозвучали

Восемнадцать лет.