Золотые эполеты - [80]

До нас дошло письмо В. А. Корнилова, где он, творчески осмысливая боевые эпизоды, делает обобщение. «Сравнивая это с делом «Колхиды», — пишет вице-адмирал, — невольно призадумаешься и придет мысль: следует ли нашим Черноморским флотом, ныне состоящим из двенадцати кораблей и семи фрегатов, готовых бить и насмерть, смотреть со смирением на блокирующих Севастополь восемнадцать союзных кораблей". Адмирал приходит к выводу в духе Суворовской «науки побеждать», что не надо прятаться и отсиживаться под защитой фортов от более сильного неприятеля, а надо встретиться в открытом море с ним и, невзирая на его превосходство, смелой атакой разгромить…»

Такое решение окончательно созрело у Корнилова, когда англичане, французы и турки, пользуясь пассивностью главнокомандующего военными вооруженными силами Крыма, высадили шестидесятидвухтысячный десант солдат и моряков. Он занял город Евпаторию, в кровопролитном сражении при Альме разбил русскую армию и двинулся на Севастополь. Угроза захвата этой базы Черноморского флота противником стала неотвратимой. Бездарный полководец светлейший князь Меньшиков совершенно растерялся и не знал, что ему предпринять. Понимая, что при всей своей великосветской амбиции царедворца он совершенно неспособен командовать, боясь нового сокрушительного поражения, светлейший князь и не думал защищать Севастополь. Он отвел армию на Мекензиеву гору, открыв таким образом путь врагу к Севастополю.

На вопрос Корнилова: «как быть с флотом?» Меньшиков ответил бессмысленной остротой:

— Положите его, адмирал, себе в карман…

Корнилов понял, что светлейший безответственно относится к судьбе Черноморского флота. Поэтому на приказание Меньшикова затопить корабли, чтобы ими, мол, заградить вход в бухту флоту интервентов, предложил свой план: вывести все корабли в море и немедленно атаковать неприятельские эскадры. Хотя в этом случае гибель наших судов в бою с превосходящими силами флота противника была почти неизбежна, это сражение нанесло бы существенный вред врагу и сорвало бы англо-франко-турецкую интервенцию. Однако нерешительность Меньшикова, скажем прямо — трусость как его, так и большинства таких генералов-чиновников отвергла план Корнилова.

Владимир Алексеевич Корнилов был в отчаянии, но все же решил, вопреки воле главнокомандующего, осуществить свой план. В тот же вечер, после заседания военного совета, он поехал прямо на квартиру светлейшего для того, чтобы все же добиться его разрешения повести корабли в открытое море на врага.

— Мы разгромим врага. Разгромим, — убежденно и горячо сказал он Меньшикову. Но тут неожиданно натолкнулся на непробиваемое упрямство и недоверие, которые шли от боязни светлейшего испортить свою карьеру высокопоставленного чиновника. Прожженный карьерист, Меньшиков как огня боялся всяких рискованных решений, особенно таких, которые могли осложнить его служебное положение. Наверное, в этом причина, почему безвольный командующий вдруг проявил такое непоколебимое упорство.

— Ни за что! — закричал он.

И все аргументы вице-адмирала разбивались об эту глухоту и слепоту Меньшикова. Корнилов понял, что светлейшему чиновнику наплевать на все. И на Севастополь, и на флот, и на боевую славу черноморцев. Он понял, что его начальник готов их сдать противнику, считая, что это меньшее зло из тех, что угрожают его дальнейшей карьере… Там, в Петербурге, императору и его свите можно будет сказать, что он, Меньшиков, был вынужден капитулировать перед превосходящими силами противника. А за то, что он бездумно санкционировал дать сражение, которое может окончиться поражением, за это ему не избежать обвинений царя и приближенных в опрометчивости… Да и что этот Корнилов вообразил себя новым Суворовым?!.. Нет, гораздо лучше без всякой битвы затопить флот и этим, якобы патриотическим, поступком, преградить доступ неприятеля в гавань. И светлейший, сурово закусив тонкую губу, отклонил не только рискованный план, но и пригрозил Корнилову, что если он не выполнит его распоряжение, то отстранит его от командования и даже отправит служить в Николаев.

И Корнилов, который всегда считал величайшим позором всякое отступление, тут отступил. Владимир Алексеевич даже взмолился перед своим начальником.

— Остановитесь, ваша светлость! — крикнул он дрожащим голосом. — Остановитесь, потому что покинуть Севастополь и Черноморский флот для меня равно самоубийству… К чему вы меня понуждаете? Чтобы я оставил родной Севастополь сейчас, когда он окружен неприятелем. Это для меня невозможно!

Хотя такой разговор между Корниловым и Меньшиковым происходил в кабинете с глазу на глаз, при плотно закрытых дверях, но удивительное дело, вся эта беседа через несколько минут стала известна всем во всех подробностях в Севастополе. Всем офицерам, морякам, всем солдатам. Видимо, есть тайны, которые невозможно скрыть.

Первая бомбардировка

Корнилов все больше завоевывал к себе доверие Кондрата и всех, кто с ним находился рядом. Есть люди, которые нравятся окружающим во всем, и даже своими недостатками. Впрочем, слово нравится тут не совсем передает всю совокупность симпатий или даже любви, которые они вызывают к себе у окружающих, такой человек через некоторое время, начинает становиться бесконечно близким. Такие чувства вызывал к себе у мичмана вице-адмирал. И не только у него. У всего личного состава Черноморского флота. Все они верили Корнилову, и, надо сказать, что каждый его поступок был каким-то особенным, непредсказуемо убедительным.