Золотые эполеты - [82]

Такое отчаянное положение не сломило решимости Корнилова. Ожидая каждую минуту штурма со стороны неприятеля, он не терял надежды, что, в конце концов, бежавший с армией главнокомандующий усилит гарнизон Севастополя из частей своего, уведенного было, войска. Действительно, появилась возможность укрепить ряды защитников еще тремя полками: московским, бородинским и тарутинским и двумя батальонами черноморцев-пластунов. Но теперь Корнилов и Нахимов уже поняли, что помощи им уже ждать нечего. В оставшееся время противник готовился к штурму. Об этом свидетельствует сам Корнилов: «Наши укрепления приняли более грозный вид. На некоторые бастионы втащили 68-фунтовые пушки… Мы можем надеяться отстоять сокровище, которого русская беспечность чуть не утратила», — написал он в дневнике.

Корнилов называл Севастополь сокровищем. Город, который был ему дороже всего на свете. Теперь он был готов вступить в единоборство на суше и на море с превосходящими силами четырех держав. На рассвете 5 декабря 1854 года их артиллерия начала первую бомбардировку, и город очутился в трехсотсорокадневном аду.

Бомбардировка началась ровно в половине седьмого утра залповым огнем неприятельских орудий. Весь город сразу наполнился несмолкаемым громом. Воздух сгустился, отяжелел от летящих чугунных ядер, бомб, ракет, картечи. Утреннее солнце едва различалось в дыму, весь Севастополь опоясало огненное дымное кольцо. Союзники — их батареи: английские, французские, турецкие — соревновались в этом массовом убийстве, которое было на позициях русских войск и в жилых кварталах. Весь город наполнился сотнями раненых, умирающих и убитых. Среди них были и воины, которых сразил металлический раскаленный ливень на позициях, и женщины, дети и старики, попавшие под него на улицах, площадях и в собственных домах. Особенно свирепому обстрелу подвергся четвертый бастион. Артиллеристов русских батарей там буквально смывало чугунным смертоносным градом. Наши канониры не растерялись. На смену убитым и раненым у русских орудий вставали другие отважные бойцы и на каждый вражеский выстрел отвечали метким огнем. Об этом свидетельствует и докладная, написанная Корниловым в 9 часов утра, в самый разгар развернувшегося сражения: «Покуда наши артиллеристы стоят хорошо, но разрушено порядочно. Войска укрыты. К несчастью — штиль и дым стоит кругом». Дым мешал целиться канонирам. Стреляли во мгле, по вспышкам вражеских выстрелов, и так удачно, что подавили огонь французских пушек.

Чтобы поднять дух защитников Севастополя, Корнилов появлялся в наиболее опасных местах фронта. Он проходил по обстреливаемому бастиону от орудия к орудию, ободряя солдат и матросов. Выражение его лица было спокойным и суровым, легкая, едва заметная улыбка играла на его устах. Проницательные глаза светились ярче обыкновенного, щеки пылали. Высоко держа голову, сухощавый, несколько суховатый, он выпрямился, как будто сделался выше ростом.

Корнилов считал, что его присутствие на линии огня в рядах защитников Севастополя необходимо. Он был в мундире. Его золотые адмиральские эполеты блестели на солнце, выделяя его среди воинов и привлекая внимание противника.

Он посетил пятый бастион, где встретился со своим другом вице-адмиралом Нахимовым. Павел Степанович был также в сюртуке с эполетами.

Он знал, что поедет туда, где вдребезги разбиваются не только часы, но и люди. Он сел на лошадь и опять направился на самый опасный участок фронта.

Смерть поправ

Верхом на лошади в сопровождении двух адъютантов Корнилов поехал самой короткой дорогой на четвертый бастион, где, по его мнению, неприятель должен был нанести главный удар. За этот центр обороны он больше всего тревожился. Его предположение подтвердил только что прискакавший оттуда флигель-офицер Клюгер. По его взволнованному лицу вице-адмирал сразу понял, что флаг-офицер вырвался из самого пекла. Клюгер попытался задержать Корнилова.

— Ваше превосходительство, туда, на Малахов курган, вам никак нельзя. Там сущий ад. Даже сам контрадмирал Истомин просили передать вам, чтобы вы у них не появлялись. Уж очень там жарко.

— Я не слабонервная барышня, Клюгер, — ответил Корнилов и пришпорил коня.

Присутствующие при этом разговоре офицеры тоже попытались отговорить вице-адмирала от посещения четвертого бастиона. Они советовали добираться туда другим путем — через Госпитальную слободку, где дорога была не так опасна, где реже летели пули и ядра противника.

— От предназначенных пуль и ядер все равно спасения нет, господа, — сказал Корнилов.

Он поскакал самой опасной, но проторенной дорогой — напрямик на склон Малахова кургана, который как будто градом осыпался пулями и ядрами неприятеля.

С двумя адъютантами, скакавшими сзади, он добрался к ретраншементу — к самому центру укрепления. Здесь и вправду был настоящий ад. Несмотря на то, что обстрел усилился, командовавший этим участком обороны контрадмирал Истомин по всей форме отрапортовал ему, как старшему, о сложившейся боевой обстановке. Но противник уже, видимо, заметил появление командира в блестящих адмиральских эполетах, и к канонаде французских пушек присоединились еще три английские батареи. Тут флаг-офицер Жандер, рискуя получить выговор, стал убеждать Корнилова скорее уйти с бастиона.