Золотые эполеты - [76]

— И до этого ли славословия нам, Владимир Алексеевич. Флот наш сейчас требует после битвы большого ремонта… И ремонта самого срочного. А князь наш светлейший даже не позаботился, чтобы нас лесом для починки судов снабдить. А вдруг неприятельский флот подойдет сюда — к Севастополю? Что прикажете тогда предпринимать? Мы же в таком состоянии, что его встретить не сможем.

— Да, Павел Степанович, положение у нас самое серьезное. Но все же вы молодцы. Уничтожили весь турецкий флот. И англичане, и французы, я думаю, тоже напуганы и до конца зимних штормов не рискнут к нам через море пожаловать. До самой весны нам дадут передышку, ну, а к этому времени успеем корабли починить, — успокоил его Корнилов.

— До весны — конечно, — обрадовался Нахимов.

— А вы свое дело сделали. Я имею в виду вашу победу. Недаром правительства Англии и Франции, да и самого султана, так неистовствуют. Ведь, знаете, в историческом аспекте для османов наш 1853 год — юбилейный. Для османов восточный кисмет — судьба, на весы которой положено их военное искусство осман, дрогнули в нашу пользу. Ведь ровно четыреста лет назад турецкий флот блокировал Босфор и разгромил Византию. При его помощи турки овладели Константинополем, а потом завоевали и все берега Черного моря. А в этот юбилейный для них год уничтожили флот захватчиков. Понимаете, какой это страшный удар для завоевателей. Даже ваши недоброжелатели вынуждены просить у его императорского величества награду вам и послать царю вот такое донесение. Я вам его сейчас процитирую по памяти: «Повеление вашего императорского величества исполнено Черноморским флотом самым блистательным образом. Первая турецкая эскадра 18 ноября истреблена вице-адмиралом Нахимовым».

— Постойте, постойте, Владимир Алексеевич, я ловлю вас на слове. Значит, командующий, светлейший князь Александр Сергеевич Меньшиков, меня не любит.

— Ах, добрейший Павел Степанович, простите меня старого краснобая. Проговорился я, — рассмеялся Корнилов. — Но успокойтесь пожалуйста. Светлейший никого, кроме себя, не любит. И меня, и вас, и даже флот наш. Поймите это и не огорчайтесь.

— Так вот за что он в карантин нашу эскадру упек… Из-за меня?

— Все возможно, — засмеялся Корнилов.

— Как же все-таки так, Владимир Алексеевич? Как же так? Ведь у нас на кораблях есть раненые. Им в госпиталь давно надобно, чтобы подлечиться, а он всех в карантине держит. Что же это такое? Не нужно мне никакой награды. Вот пойду я к нему, сорву свои вице-адмиральские эполеты, брошу ему и уеду в деревню…

— И не пытайтесь это сделать. Не пытайтесь, дорогой Павел Степанович. Христом богом прошу. Не пытайтесь! — Корнилов в волнении взял Нахимова за руку. — Ну, обещайте мне это, Павел Степанович. И успокойтесь. Вы нужны отечеству нашему. Ведь большая война только еще начинается.

Нахимов несколько мгновений молчал, потом пожал руку Корнилову.

— Хорошо. Убедили вы меня, Владимир Алексеевич. Спасибо! Обещаю-с. Но, скажите все же, когда светлейший карантин снимет?

— Думаю, что на днях кончится его каприз. И к тому же скоро императорские награды вам привезут. То ли Сколков, то ли фельдъегерь какой из Петербурга. И светлейший тогда сразу отменит карантин. Ведь неудобно ему будет награжденного самим его императорским величеством в карантине держать, — улыбнулся Корнилов. Но его улыбка и упоминание о наградах не привели в хорошее настроение Нахимова.

— Ни к чему мне эта награда! Вот я все думаю об этом, мучаюсь, ночи не сплю. Все хвалят меня, мол целый флот противника уничтожили. Басурманов более двух с половиной тысяч погубил. А сколько ведь людей погибло! Говорят, мол, нехристи, мусульмане. А ведь мусульмане такие же люди, как я и вы, как все остальные. И у них тоже и родители есть, и братья, и сестры. Может быть, их дети и внуки ждут. О, теперь грех какой на душе моей! Я думаю все время, как же я такой великий грех замолю. И по ночам спать не могу. Кошмары меня мучают…

— Успокойтесь, Павел Степанович. Ведь вы знаете, какие зверства совершили захватчики при взятии крепости Святого Николая?

Они распяли таможенного чиновника, а затем стреляли в него. Священнику отпилили голову, лекаря запытали. Перерезали всех женщин и детей. Вы спасли нашу землю от нашествия насильников и убийц. Ну зачем они в наше море лезут? Зачем они нашу землю кровью заливают? Зачем мирных людей режут? Вы спаситель и никакой не убийца. Нет греха на вас, успокойтесь.

— Вашими устами, Владимир Алексеевич, мед пить. Спасибо, что успокаиваете. Но мне от этого не легче. Как подумаю: две тысячи с половиной на мне человеческих жизней. Тошно жить становится. Ох, трудно мне. И никакой мне награды не нужно!..

После Синопа

Незначительная с виду ранка на предплечье Кондрата оказалась очень болючей. От нее опухла и покраснела рука до самого локтевого сустава.

— Как бы антонова огня не приключилось у вас, — сказал перевязывавший его матрос.

— Видно, братец, надо мне к лекарю судовому обратиться.

— Ни в коем разе, ваше благородие. Испортит он, ученый немец, вам руку. Он много нашего брата матроса попортил. Упаси вас бог от него!..

Слова старого матроса звучали так искренне, что в них нельзя было не поверить. В те времена медицинское обслуживание находилось на таком низком уровне, что лекаря и впрямь отпугивали от себя людей.