Золотые эполеты - [61]

Варавий молча вывел из стойла неказистую кобылу, оседлал ее и очутился в седле.

— Ну, за мной! — резко скомандовал Кондрату кузнец.

И тому ничего не оставалось, как последовать его примеру. Кондрат знал упрямство Бавария — если тот что-либо задумал, то отговорить его невозможно.

Измаильская крепость вскоре предстала перед двумя всадниками во всей своей ужасающей запущенности. За шестьдесят лет некогда высокие земляные валы сильно размыли дожди, они осели, а каменная кладка бастионов местами обрушилась, глубокие рвы обмелели.

— А славная была крепость! И на вид грозная — не подступись, — сказал Варавий. — И ворот уже Хатинских нет. Возле коих дед твой Хурделица с эскадроном опрокинул ордынскую конницу. А потом и ворвался в Измаил… И следов Кана нет, который он штурмовал и где ранен был. И даже колодца, где твоего деда водой отливали, тоже нет… Вот здесь он лежал… — Варавий показал плетью на желтый глиняный пустырь. — Во что превратилась грозная крепостная стена! А ведь немного лет прошлого той поры, а уж не узнать местность. Я ведь тогда пятнадцатилетним хлопчиком на дубке, где кормчим Чухрай был, а канониром Яков Рудой, из пушечки палил…

Они объехали крепостные стены, спустились по обрывистой тропинке к берегу. В мутных волнах Дуная купалось вечернее усталое солнце, отчего вода в реке казалась оранжевой.

Подъехав к самой воде, кузнец с удивительной ловкостью соскочил с лошади, стал торопливо с себя стягивать архалук, а потом и все исподнее.

— Раздевайся! — скомандовал он Кондрату.

— Да ведь вода-то в реке холодная, дед.

— Ой, какой же ты казак?! — рассмеялся старик. Он нагнулся, зачерпнул ладонью речной воды и плеснул в лицо Кондрату.

— Что ты, дед! — закричал тот, отскочив в сторону. Но вторая пригоршня воды хлестнула его прямо в лицо.

— Раздевайся живо! — закричал в ответ Варавий.

Рыжая от как бы растворенных в ней лучей солнца, дунайская вода была нестерпимо студеной. Но когда оба всадника вошли в нее, а потом вышли на берег, то почувствовали необычайную свежесть во всем теле. Надели на мокрое тело рубахи.

— Спасибо, что вы искупали меня, а то бы я, может, и не решился окунуться.

— А ты меня почаще, старого дурака, слушай. Я иногда и дело говорю, понял? Ты и на своем австрийском пироскафе не выделяйся.

— Да этот пироскаф не совсем австрийский. Он только флаг этой страны держит, а судно-то английское. Я на нем лишь до Николаева, а там на наше перейду.

— Ну, смотри. Смотри, казак, востро. Чтобы с верного пути твой друг, как его, — Глеб, тебя не свернул.

— Глебом звали его раньше, а теперь его мистером Томом Глобом кличут.

— Так вот, значит, чтобы этот Глоб тебя с верной дорожки не сбил.

— Да не собьет. Я тоже не лыком шит.

— Вот я про это и говорю. Доложи про него нашему военному начальству.

— У нас в роду доносительства никогда не было.

— Тут, братец, дело большой важности. Все же надобно военному начальству сказать. Не столько о тебе дело идет, как о родной земле нашей.

— Насмотрелся я за это время на всякое начальство. Вор на воре и вором погоняет. Дерьмовое, дед, начальство у нас. И цивильное, и военное продажное. Не лучше самого этого Глоба, к тому же этот Глоб обещал мне, что на нашей стороне драться будет.

— Обещал, — хмуро скривился Варавий. — А ты таким обещаниям не очень верь. Делам верь. Ведь привел он сей английский пироскаф свой под австрийским флагом сюда не зря, а чтоб разведать, вот как я думаю.

— Запомню твои слова, Варавий, — улыбнулся Кондрат.

— На всю жизнь запомни, как я запомнил, когда хлопчиком несмышленым вестовым отроком атаману служил, самому Сидору Игнатьевичу Билому. Тому, что в лимане на челнах казаков повел на турецкие корабли. Казалось, весь лиман они наш расплещут, когда в него вторглись с моря. Корабли эти англичанами да французами построены были. Громадными пушками они ощетинились, под командой английских начальников. Их и облепили наши казачьи лодки, как оводы быков, и ну жалить! Наш атаман сам полез с обнаженной саблей на борт главного корабля, а за ним и все казачество. Абордаж! Добрая была битва. Все их корабли со всеми пушками захватили. Кого спалили, кого в полон взяли. Тогда смертельную рану наш атаман Сидор Билый получил. На палубе взятого им вражьего корабля лег умирать. Тогда-то Александр Васильевич Суворов к нему приехал. Обнял его, поцеловал.

— Вы мне про это уже рассказывали, Варавий.

— Об этом всегда надо рассказывать. Забывать не можно. …Кузнец проводил его до самой пристани, где дымил своимидвумя трубами пироскаф «Матильда».

Кондрат спрыгнул с коня, отстегнул переметные сумы и, прощаясь с Бураном, обнял гривастую голову своего верного друга. Умный конь словно понял, что расстается с хозяином. Когда Варавий приторочил его к своей лошаденке, Буран было рванулся вслед за хозяином к трапу «Матильды». Только крепкая рука Варавия удержала его на месте.

— Бери своего коня на корабль, тут место для него найдется, — сказал ему, встретивши его на палубе, Глеб. — Гляди, как конь твой за тобой рвется.

Буран вырывался из рук кузнеца.

На глаза Кондрата навернулись слезы и он, не стыдясь свидетелей, утер их рукавом. Ведь казаку совсем не стыдно в разлуке с верным другом и слезу пролить. Что может быть казаку дороже его лошади?