Золотые эполеты - [111]

Эти господа умели очень ловко на войне беречь свои особы, так что за долгие годы умудрялись не только ни разу ни быть раненым, но даже не получить и малейшей царапины. Дрались и умирали от ран украинские казаки и русские солдаты!

На такие слова сидящие перед ним высокие чины среагировали мгновенно протестующими возгласами. А старший из генералов, седобородый, дородный Евсей Казимирович Облоевский, прервал его речь не очень корректно:

— Мы ведь тоже военные люди и тоже, как вы, порох нюхали, кое-что тоже знаем, лучше расскажите… э… э, господин мичман, как вы относитесь к недавнему убийству революционерами-преступниками государя императора. Только правду, если, конечно, не боитесь.

Вопрос был очень скользкий, может, даже провокационный. Кондрат спокойно улыбнулся.

— А чего тут бояться? У меня, господа, страх в Севастополе на бастионах расстреляли. За то, что убиенный государь император крестьян от неволи освободил, — честь ему и хвала. А вот коли бы он крестьян с землей освободил, то было бы, наверное, честнее и лучше.

— Вот смотрите какой вы, мичман! На вашего брата и не угодишь, — с досадой ответил Евсей Казимирович.

— А вы, ваше превосходительство, подождите, я главное свое недовольство к покойному государю еще не высказал! — воскликнул Кондрат.

Наступила пауза.

— Что ж, говори, — махнул рукой генерал Облоевский, как-то беспомощно обведя грустными глазами присутствующих — не то ища себе сочувствия, не то как бы оправдываясь…

А Кондрат как ни в чем не бывало продолжал:

— Собственно сейчас, господа, я выскажу мысли, с которыми познакомился много лет тому назад в газете «День». Эту газету издавал господин Иван Сергеевич Аксаков. Тогда государь император пообещал не только отмену крепостного права, но и дать народу свободу слова и совести. Свободу печатного слова. Вот господин Аксаков имел неосторожность поверить такому обещанию и написал об этом тогда в своей газете. Написанное им запало в мое сердце[61].

— Так на то была государева воля, — назидательно сказал генерал Облоевский. Он снисходительно взглянул на мичмана.

— Совершенно справедливо, на то его державная воля, — подкрепил слова генерала кавалерийский генерал Парханов.

— Это, конечно, бесспорно его право. Без этого порядка не будет, — неожиданно согласился Кондрат. — Но все же, господа, нельзя не пожалеть, что он до конца не осуществил своего обещания.

— То есть не дал крестьянскому сословию безвозмездно ограбить нас, землевладельцев. Вот оно в чем собака зарыта, — саркастически прокомментировал Евсей Казимирович.

— Да вы настоящий материалист, оказывается. У вас вожделение на помещичью неприкосновенную собственность. Вожделение, — смакуя это слово, весело поддержал его широко взметнув брови, Роман Сидорович Парханов и тут же незаметно подмигнул Кондрату, как бы говоря, «извини, брат, что я тоже тебя лягнул, но ничего не поделаешь».

— Нет, ваше превосходительство, вы ошибаетесь. Я никакой ни материалист, я тут единственный из безземельного сословия. Никаких земельных угодий или имений мне не надобно. Их не было ни у меня, ни у моих предков — вольных казаков, степных рыцарей, род наш идет от дружинников самого киевского князя Владимира Красное Солнышко вплоть до запорожцев. В нашем роду землевладельцев называли гречкосеями. Кроме острой сабли да ретивых коней у меня никакого другого имущества не было. Как же я могу испытывать вожделение к помещичьей земле? Нет, господа, есть в мире нечто высшее, чем ваша «священная собственность»! Гораздо выше и даже нужнее. Освобождение крестьян, конечно, великое дело, но оно, как пишет Аксаков, только половина великого дела. Самое главное — это духовная свобода. Свобода слова.

— Э, да вы, мичман, оказывается, великий философ, — воскликнул Евсей Казимирович.

— Так сказать, доморощенный Платон, — попытался сострить Иосиф Петрович.

Его плосковатая острота пришлась кстати. Многие улыбнулись, а хозяйка, Ольга Константиновна, даже рассмеялась. А Кондрат тем не менее продолжал спор.

— Собственно, я тут выскажу даже не свои мысли, — подчеркнул он, — опять же из статьи в той же газете. Духовное освобождение человека дает ему свободу говорить все, что он думает, свободу мысли, ну и, конечно, ее свободно раскрыть в печатном слове. Вот только тогда человек перестанет быть рабом. Ведь никто, никакой мудрец не имеет права запретить человеку думать и говорить то, что он думает.

Сказанное им было непривычным, казалось дерзостным. Кавалерийский генерал Роман Сидорович даже лихо присвистнул, а тучный Евсей Казимирович, потеряв самообладание, демонстративно поднялся и, печатая шаги, вышел из зала.

— Не надо горячиться, Евсей Казимирович! Нужно лишь до конца выяснить точку зрения Кондрата Ивановича. — С такими словами бросился за ним Иосиф Петрович. — Видимо, покойный государь осознал неподготовленность нашего общества и отложил реформы, — остановился у дверей.

— Я думаю, не в этом. Народ наш уже давно тяготится рабством, особенно духовным, и давно созрел для свободы. Просто государь наш испугался.

Такая мысль всем присутствующим показалась просто опасной. Тут хозяйка дома забеспокоилась.