Золотой кол - [2]

…Зеленая трава, омытая весенним дождем, сочные стебли клевера, волны колышущейся озими. На незасеянных клочках поля ярко полыхают маки, тут и там виднеются синие капли колокольчиков, голубые глаза васильков. В то раннее утро, перед первым экзаменом, помнится, она, Уулча, Кербез и другие их одноклассники пошли за цветами. Те утренние запахи до сих пор в ее памяти. Горький запах полыни, сладковатый аромат бело-розовых головок клевера, мокрых от росы, свежесть мяты, прячущей в траве свои маленькие соцветия с нежными синими лепестками, — какое это чудо!.. Эти цветы, эти запахи есть, конечно, и теперь. Нет только той быстроногой, счастливой поры…

Держа в руках букеты цветов, они гурьбой ввалились в класс. За старым столом, на котором лежали экзаменационные билеты, уже сидел, дожидаясь их, Нур-агай[1] в свежевыстиранной белой рубашке.

Ребята радостно поздоровались с любимым учителем и буквально завалили его цветами.

— Вы будто сена накосили, — улыбнулся Нур-агай. — Только надо теперь поставить цветы в воду, чтобы не завяли.

Ребята быстро раздобыли пустые бутылки, банки, даже один глиняный кувшинчик, расписанный узорами, разложили цветы.

— Тунук, а где твой букет? — спросил неожиданно Нур.

Она, покраснев от смущения, подала ему свой простенький букетик из нескольких полураскрытых бутонов мака, василька, к которым Тунук добавила две-три веточки полыни и мяты.

Нур с удивлением и восхищением смотрел на букет:

— Твой?

— Да…

Он бережно взял цветы из ее рук и поставил в расписной кувшинчик посреди стола.

— Агай, а почему вы полынь туда поставили? Смотрите, какой у меня большой и красивый букет! — удивился кто-то.

Нур улыбнулся:

— На свете множество цветов. Многие из них удивляют своей красотой, но при виде их не становится теплей на душе. А некоторые невзрачны на вид, но безмерно дороги для нас. Полынь и мята, тюльпан и маки, васильки и подснежники — без этих цветов нельзя представить себе полей киргизских. И Тунук, оказывается, понимает это… — он ласково посмотрел на нее.

Видя, как обрадовался Нур-агай, Тунук почувствовала, что какое-то неведомое чувство, светлое и безмерное, переполняет ее. Она чувствовала себя в эту минуту такой счастливой, как никогда.

…Девочки часто говорили между собой: «Вот если бы и нас полюбили такие же умные и добрые парни, как наш Нур-агай». А Уулча вообще любила подшучивать над Тунук:

— Что-то Нур-агай глаз с тебя не сводит? Он, случаем, еще не признался тебе в любви?

— Разве может агай сказать такое ученице?! — вспыхивала от смущения Тунук.

— Ну и что, что агай. Он ведь всего на три года старше нас! Ровесник, можно сказать, — не отставала Уулча.

* * *

Кербез обернула одеялом получше ноги Тунук, огляделась по сторонам, любуясь полной спокойствия ночью. Только скрип колес и всхрапывания лошадей нарушали тишину, окутавшую гору.

«Как все же безмятежна природа! — подумала Кербез. — Ей нет ни до кого дела. Сколького мы не замечаем в своей каждодневной суете! Кажется, только вчера мы были детьми, играли тряпичными куклами, нянчили их… Разве думали мы тогда, что ожидает нас. Кто знал, что впереди война, которая принесет столько несчастий, столько бед… В цветущую весну девичества, когда ночами ходят обнявшись влюбленные пары, смехом и шутками встречая восход, мы с тоской обнимали мокрые от слез подушки, потому что все парни были на фронте, не смыкали до утра окаменелых глаз, вздыхая о несбывшемся. Но все же спасибо судьбе, не нам обижаться на нее. Хоть не таких, о которых мечтали, но нашли мы своих нареченных, — не выбирали, не подсчитывали их достоинства и недостатки. Да и жизнь у нас была не такой уж темной и горькой. Было много и светлого, радостного… — Кербез улыбнулась своим мыслям. — Теперь бы только сыновей женить да дочери бы хороший человек встретился! Тогда уж ничего не надо будет. Не надо мне будет другого счастья».

Кербез вдруг вспомнился муж, Кулжабек. Сколько раз говорили ей: «Разве у тебя муж? Небось даже постель твою как следует не согревает. Ночует где попало, мол, по вызову ездил, работа, дескать, такая!» «А зачем мне следить за ним? — подумала Кербез. — О нем будут плохо говорить, не обо мне. Не зря сказано: кривая тропа на прямую дорогу не выведет. Не маленький, сам должен понимать. А если я буду назло ему поступать, что хорошего выйдет-то? Только детей своих искалечим, души их чистые в грязи вываляем. Нет, лучше не замечать плохое, ведь у меня в жизни есть и много хорошего. Сыновья, например. Вон, Мурат, хоть и не такой крепкий, а уже трактор водить силенок хватает. Кубат отличник в школе. И Жеништай подрос, жеребеночек мой…»

Даже Уулча, лучшая подружка Кербез, любит доводить ее:

«Ты, Кербез, во всем похожа на свою покойную бабушку. Та такая же домоседка, тихоня была. Ты открой глаза-то пошире! Твой, балакают, опять начал между гор кататься. Небось сейчас с какой-нибудь кареглазой чабанской женушкой забавляется, спиртик пьет, куурдаком заедает. А что? Думаешь, он овец лечит? Как бы не так! Говорят, оставит порошков разных чабану, чтобы тот сам лечил, и едет дальше. Ты бы съездила следом за ним-то?»

Покраснев от стыда и обиды, Кербез с трудом находила слова для ответа: «Пропади ты со своими дурацкими шутками! Ты, наверно, хочешь, чтобы все мужчины день и ночь сидели дома, как твой Карагул? Не всем же быть комнатными собачками!»