Золотое дно. Книга 2 - [19]

Туровский что-то сказал, показывая под ноги.

— Что?! — переспросил Никонов.

— Ведет… себя… адекватно! — Он обернулся к плачущей от радости или от ветра Тане. — Упирается же в берега… всё движение гребня вперед-назад сантиметров двадцать… возвращается в первоначальное положение. Нет остаточной деформации! Даже лучше, чем думали когда-то проектировщики…

Никонов услышал, хлопнул директора по спине:

— Не хвастайся! А в галереях? Помнишь, в сапогах бегали?.. Сильно просачивается?

— А поехали! — кивнул на машину директор. — Можно в домашних тапочках ходить.

— Верю-верю, — скалил зубы и вскидывал руки к небу Никонов. — Вот, блин, махину слепили, а?! Сейчас бы водочки. Да с рыбкой хорошей.

— А все готово, — отвечал, улыбаясь смущенной знаменитой улыбкой, хозяин ГЭС. Не первых гостей он сюда, под облака, завозил, и не первые гости, озябнув от холода и красоты, вспоминали о горячительном…

И правда, подкатила «тойота» — вышла девица в кокошнике, с подносом, на подносе хлеб-соль (в солонке мигом набралась вода), рюмки с водкой тряслись на ветру, дольки малосольного хариуса сверкали…

А через минут десять наши герои, обнявшись на гребне плотины, пели, срывая голоса:

— Я не знаю, где встретиться

Нам придется с тобой…

Глобус крутится-вертится,

Словно шар голубой…

Хрустов не пел, но и он растрогался, кивал своим мыслям, глядя вниз, на рассыпавшийся вдоль берега в сизом сумраке городок строителей с его унылыми двухэтажными бетонными домами и дощатыми бараками, которые начальство так до сих пор и не снесло…

— Жила бы страна родная,

И нету других забот!

И снег, и ветер…

И звезд ночной полет…

Сергей Васильевич здесь, на крыше плотины, совершенно преобразился: пиджак расстегнул, галстук сорвал и — в карман, плащ хлещется позади, как черное пламя, а глаза, как у Петра Первого, сверкают.

А тут еще на гребень плотины вырулила очередная серебристая иномарка, из нее улыбаясь вылез молодой, широкоскулый, с усищами подковой, с бархатными ресницами вокруг карих глаз директор алюминиевого завода Тарас Федорович Ищук.

— «Муха» пр-рилетит завтр-ра, — прорычал он, как Высоцкий. — А вы уже под мухой? Без меня?!

Ищук поцеловал ручки Галине Ивановне и Татьяне Викторовне, кивнул Хрустову, распахнул объятия Никонову:

— Наслышан, наслышан… поздравляю… А я — Ищук… расшифровывается: ищу К, то есть компанию. Конечно, компанию хорошую. — Затем он вопросительно глянул на меня.

— Наш человек, из музея Сибири, — пояснил Сергей Васильевич. — Когда все помрем, народ придет смотреть наши портреты к нему.

Туровский кивнул вниз:

— Ко мне?

И мокрые, забравшись в машины, мы съехали на площадь перед дирекцией. И Туровский, открыв свой зонтик над женщинами, повел всех под навес крыльца — он приглашал нас в свой кабинет.

Однако, в сверкающем белым мрамором холле Никонов, остановившись, переглянулся с женой, и та устало-кокетливым голосом пропела:

— Мальчики, отпустите нас домой. У нас свои разговоры.

— Да, да, да! — как бы согласился Сергей Васильевич. — Мясца там пожарьте на ужин. Лёвка поруководит.

Но бледный и сгорбленный Хрустов не пожелал уезжать.

— Давно не виделись… — пробурчал он. — Я вполне ничего.

Мне кажется, до него дошло: начальники не просто так съехались, не лясы точить, а собираются обсуждать нечто важное. И он, Хрустов, должен быть здесь, не смотря на свои личные, «семейные» страдания. Я уловил, как перебросились взглядами Туровский, Ищук и Никонов, а затем, как бы успокаивая Ищука, Никонов царственно положил руку на плечи Хрустова.

И наша компания вознеслась на финском лифте вверх.

15

В огромном кабинете Туровского, в правом дальнем углу, имелась еще одна дверь — в комнату для отдыха. Как пояснил со смущенной улыбкой гостям Валерий Ильич: «монплезир». Причем, «монплезир» по размеру оказался не таким уж маленьким — перед гостями здесь предстал длинный накрытый стол с напитками разного цвета, окруженный двенадцатью роскошными, розового дерева стульями, диван того же цвета под огненным узбекским ковром и в углу — зеркальный буфет.

— Кто-нибудь курит? — спросила девица в кокошнике, которая угощала приезжих на плотине, но уже успела переодеться в сухое.

— Я… — содрогнулся и прохрипел было Хрустов, но Никонов властно оборвал его:

— Тебе, Лев, нельзя. Господа, надо нам поберечь нашего друга. Мы и сами воздержимся, верно?

Туровский кивнул, убирая на сервант трубку. Ищук большим и указательным пальцами огладил усы.

— А теперь никто и не курит. Президент-то не курит! — и заглядывая в глаза коллегам, бисером рассыпался в смехе.

— Что-нибудь будем? — туманно, но и понятно спросил Туровский.

Все переглянулись и отказались. Достаточно той рюмки, что подняли под дождем. Надо переходить к делу. Я так это понял. Конечно, я здесь был, что называется, пришей кобыле хвост, но, коли при разговоре присутствует лидер рабочего движения Хрустов, то, видимо, и я не помешаю. Да если что и будут иметь в виду воротилы бизнеса, то вряд ли выскажут впрямую…

Туровский кивком отпустил официантку и сложил руки на столе.

Первым начал Ищук, он обратился безошибочно именно к Хрустову.

— Я никогда не лезу в друзья, но раз уж мы свиделись, хочу сказать, что высоко ценю вашу принципиальность. Я тоже за своих рабочих, как теперь говорят по телевидению, пасть порву. И если они собрали перед воротами завода митинг, я первый иду к ним, чтобы узнать, кто обидел.