Золотое дно. Книга 2 - [10]

Никонов вдруг загадочно улыбнулся.

— Думаю, не обо всем.

— О чем еще? — насторожился Хрустов. — Какую-нибудь подлянку готовит? Я от него никаких милостей не приму. И даже никаких известий!

— Только извещение о его смерти? — хохотнул Никонов. — Ты, брат, раньше был отходчивее. Танька говорит: к старости вылезает в нас всё самое такое… злоба, зависть… как у старого осетра — кости наружу…

— Я никогда никому не завидовал и никому не завидую! — замычал Лев Николаевич, бегая по комнате. — Я честный, честный! Я только сказал — с ним… Давай, выпьем, что ли?.. — Бросившись к столу, расплескивая от волнения настойку, он налил гостю и себе.

— Боюсь, тебе хватит, Лёвчик, — пожалел его могучий Никонов. — Просто посидим, друг на друга поглядим. Пока нет Утконоса.

Но Хрустов теперь и на Никонова смотрел как-то странно, исподлобья.

Кстати, почему у нынешнего директора ГЭС Валерия Туровского кличка такая — Утконос? Из летописи Хрустова понятно: она у него давняя, еще с тех легендарных времен. Потому, что низкорослый, щекастый, с носом как у утки. А теперь еще добавляется новый смысл: как-то вот так, бочком-бочком и вперевалочку, моргая глубокими карими глазками, стал Валерий в системе РАО ЕЭС большим человеком…

Из кухни выглянули разрумянившиеся от разговоров жены:

— А чего замолчали? Уже напились?

— Да вас ждем, — буркнул находчивый Никонов, показывая им почти полную бутылку. — Видите, я только чуть попробовал.

— А почему у Левы уши красные? — Подошла Галина Николаевна, прищурилась.

— Анекдот ему рассказал. А он же как красна девица! Да идите же сюда скорей! Где пироги! Сами съели?! — И когда женщины исчезли из пределов видимости, Никонов отодвинул рюмку. — А правда, хороша. Лучше коньяка!..

— Нынче не коньяк — керосин продают! — снова стал сердиться Хрустов.

— Можно вертолеты заправлять?! Ах, сейчас бы на «мухе» да в горы… Но рынок, рынок… Моей Государственной премии только в один конец хватит.

— А ты и премию получил?!

— Три года назад… не слышал? Мы придумали сорт бетона…

— А сорт кислорода случайно не придумали? Ладно, это я так. Молодец. Помнишь, как плясали на горячем бетоне… втаптывали…

— Было дело.

— Вот и народ наш так втоптали!

Никонов шлепнул себя ладонями по коленям.

— Опять?!. Да, брателло, ты вправду больной.

Лев Николаевич сверкнул желтоватыми глазами.

— А ты, я вижу, слишком здоровый. Наверно, икра помогает оставаться молодым. Когда мне прописали черную, я сказал: если посмеют принести, махну из окна. Это не наша еда. Наша еда — хлеб и лук.

Теперь обиделся Сергей Васильевич. Поднялся, отошел к окну.

— Ну, чего вы там опять? — на этот раз из кухни выглянула чернявая гостья, белозубая, но зубы явно искусственные. — Замолчали! Пьете? Говорите! Это как в опере не помню какой — девок заставляли петь, чтобы ягоду не ели…

— Это в «Евгеше», — захихикала хозяйка. — У нас пленка есть. Сейчас несём еду, несём!

В дверь позвонили. Хрустов открыл — вошли два мокрых из-под дождя парня в синих джинсовых одеждах, у одного телекамера на плече, принесли два овальных тяжеленных чемодана.

— Сергей Васильевич! — гулко сказал один, стриженый, в потолок ростом. — Ну, в виде эксклюзива… в гостях у друга?

Никонов глянул на Хрустова, тот замотал головой.

— Завтра, — буркнул Сергей Васильевич. — За доставку спасибо.

9

Из кухни, наконец, торжественно выплыли друг за дружкой хозяйка и гостья с тяжелыми подносами в руках.

Мигом стол был уставлен великолепными яствами. Я даже возревновал, как человек, по сути, случайный: вот как встречают старых товарищей. Наверное, всё вынула Галина Ивановна из холодильника. Место в центре стола заняла саянская рыба (не только у вас, господа Никоновы, на Дальнем востоке, плавает живность в воде!): порезанный на ровные куски, на удлиненной тарелке возлег розовый толстенный хариус, а на другой посудине рассыпался словно мандариновыми дольками красноватый малосольный ленок. Здесь же, возвышаясь, радовал глаз огромный глухарь, полуразорванный на куски, — он, я помню, горьковат на вкус, но пахнет божественно, как ветер дикой воли. В деревянных плошках скрытным пламенем горели брусника и клюква, крупная, как бобы. Добавясь к тем вареньям, что уже были на столе, источало аромат ирговое варенье.

Но главное кушанье, это уже после подогретых пирожков, женщины внесли с особой помпой — пельмени в оранжевых звездах масла, с тонким как бумага тестом и тройной начинкой — говядиной, бараниной и капустой… Вот чем занимались женщины все это время на кухне!

— Ни фига себе — хлеб да лук, — съязвил Никонов, мигнув Хрустову.

— Извините, немного затянули… — смущенно улыбалась хозяйка, прижимая кулачок с искривленными пальчиками к груди. — Вот сметана. Может, кому со сметаной сверху?.. Лева, говори речь.

Хрустов почему-то побледнел, как на собраниях в прежние времена, поднялся, взял рюмку. С полминуты молчал.

— Только стихов не читай… — шепнула ему жена.

— Ну вот!.. — Сморщился Льва Николаевич. — Словно птицу сшибла влет. Зачем?! Я не собирался… А теперь специально и прочту Бойцова. Пока Утконоса нет.

Галина Ивановна удивилась:

— А что, собирался зайти?

— Да, да! — торопливо проговорил Никонов. — Да! А ты читай, читай! Вы, бабы, какие-то иногда не чуткие. Давай, Лёвочка.