Золото сечи - [13]

— Ну не под хвост же твоему коню лицом! — возразил Болячий.

Двух свободных лошадей, что раньше тащили подводы, Игнат и Болячий поставили цугом за своими конями, привязав оставшимися вожжами.

Когда костёр прогорел, оставшуюся от него золу Перебейнос размёл сделанным из тонких веточек веником. Последний ряд клали так, чтобы зазоров почти не оставалось, тщательно подгоняя камень к камню. Закончив, снова отошли посмотреть.

— Как так и было, — довольно заключил Игнат. — По коням! Веди нас к другой копанке!

Через несколько минут казаки подъехали к небольшому холму с зияющим чернотой отверстием в центре. Игнат спешился и отвязал стоявшую за своим конём лошадь. Болячий последовал его примеру.

— Отойдите шагов на сто, и там меня ждите, чтоб кони не видели, — сказал Сирко, вытаскивая последний факел, торчавший из привязанной к седлу торбы. Болячий взял под уздцы своего коня и коня Игната, и повёл их в сторону, откуда пришли. Тандем лошадей с носилками Кацупей направил за ним. Обоих свободных коней Сирко повёл к чёрной дыре.

Спустя несколько минут лошади ожидавших Игната казаков вздрогнули от двух выстрелов, донесшихся со стороны копанки. А ещё через недолгое время оттуда пришёл Игнат с пистолетами в руках. Без лошадей. Никто ничего не спросил. Всё было ясно и так: лишние кони теперь обуза — если зайти с ними в село, это сразу вызовет подозрение.

Ночь уже полностью вступила в свои права, на смену дневному светилу вышла почти полная луна, отчего стало достаточно светло, чтобы свободно продолжать движение. Около часа шли молча. С момента, как отъехали от схрона, у Игната появилось чувство, что дело сделано, основная задача выполнена. С этим чувством пришло расслабление — сказывались вторые сутки без сна, и организм включил защиту от физического и нервного перенапряжения. Под монотонный топот коней мысли стали путаться, веки слипаться… Он встряхнул головой и посмотрел на своих товарищей. Стало ясно — все находятся в состоянии полудрёмы.

— Стойте! — скомандовал Сирко. — Здесь заночуем.

Казаки спешились.

— Игнат! — неожиданно позвал Неваляха. — Подойди!

Он лежал в висящих на конях носилках, как в гамаке, глядя в звёздное небо.

— Что, Дмитро?

Сирко взял раненого за руку.

— Не доживу я до утра. Селение рядом уже… Слышишь, собаки лают?

Довезите меня до церкви, и там оставьте хоть под дверью, если закрыто будет. А сами дальше пойдёте, если казаки побитые из того села были.

Игнат на минуту задумался. Со стороны, где по его расчётам должно было находиться село, в наступившей тишине ветер доносил собачий лай.

— Село рядом, твоя правда, — сказал Сирко. — Значит, сейчас и пойдём туда. Только не верхом. Пешком коней поведём, чтоб сон прогнать. Сонный казак — не воин! А нам сейчас особо осторожными быть нужно. Рано расслабляться. Только полдела сделано. Нам выжить нужно, иначе казну никто не найдёт. И одного мы тебя не оставим. Обстановку в селе разведаем, продовольствия там заодно возьмём — вдруг дальше идти придётся… А там — видно будет, что к чему. Дорога путь покажет.

Пройдя версты две, казаки оказались на краю большого обрыва. Точнее, это был горный хребет, на вершине которого они стояли. А внизу, у подножия, лежало село, чернея в лунном свете ровными коробками глинобитных хат. Лишь в нескольких окнах мерцали слабые огоньки сальных свечей.

— Вот и край земли! — сказал Болячий.

На противоположных друг другу окраинах села возвышались 2 холма. На одном, как это было заведено, стояла церковь, на другом — мельница. То ли из-за этого, то ли благодаря далеко не щуплому телосложению мельника и настоятеля церкви, а может из-за их авторитета, односельчане прозвали их "два бугра". Меж собою "два бугра" были кумовьями.

Время уж перевалило за полночь, а в подвале церкви на длинном столе трапезной всё ещё горели свечи, освещая лица "двух бугров" и бросая блики на маленькие окна под потолком. По глубине подоконников можно было судить о толщине каменных стен. А толщина их была не меньше аршина. Благодаря этому, хоть на улице уже который день стояла жара, здесь было прохладно.

На столе перед кумовьями стояли чарки и кувшин с красным вином. Мальчонка-дьячок, 12 лет от роду, принёс сырную доску с ломтиками козьего сыра и чёрного хлеба.

— Благодарствую, Данилка! — поблагодарил его священник. — Возьми продуктов, как обычно, и иди домой с богом, а то мамка твоя волноваться будет.

Дьячок поклонился, и бесшумно исчез. При церкви он кормился третий год — был и звонарём, и певчим, и алтарником: помогал батюшке облачаться, разжигал древесный уголь в кадиле, мыл чаши для причастия, убирался в 29 алтаре, и не только. Поэтому знал здесь каждый камешек, и мог неожиданно появляться в самых разных её местах.

— Я бы… — сказал захмелевший мельник, положив на стол натренированные переноской мешков с мукой руки, сжатые в кулаки, — Вот этими бы руками, иродов… За Ваську, плямяша моего, упокой Господь его душу…

По его широкому, некрасивому лицу покатилась слеза.

— Не дело о мести мечтать, — сокрушённо покачал головой священник. — Погубит тебя это. Твоё призвание — людей хлебом кормить. А тех, кто казаков наших жизни лишил, Господь сам накажет.