Золото сечи - [15]

Мельник тем временем обошёл мучной ларь, открыл находившуюся за ним дверцу в подпол, и достал оттуда оплетённую лозой бутыль с вином, закрытую пробкой. Затем взял с пола стоявший в дальнем углу глиняный горшок с крышкой, в котором была приготовленная для мышей отрава, и высыпал содержимое в вино. Взболтнув бутыль несколько раз, он поднялся к гостям.

— Вот, испейте пока вина с дороги! Съестного здесь я не держу, и без того мыши одолевают.

Мельник открыл бутыль и наполнил кружки.

— Благодарствуем, хозяин! — ответил за двоих Кацупей. — Нам бы с собой ещё продуктов.

— А сколько вас?

— С раненым пятеро выходит.

— Хорошо, — кивнул мельник. — Ждите здесь! Пейте пока.

Оставив гостям бутыль, он вышел из мельницы, тихо закрыл дверь и запер её на амбарный кованый замок.

— Поделом вам! — прошептал, пряча ключ в карман.

Заехав на подводе в свой двор, мельник распрягать лошадь не стал, а быстро прошёл в дом, взял ружьё и забросил его на ремне за спину, сунул за пояс 2 пистолета, нацепил саблю. Давно он не брал столько оружия сразу. Вообще давно оружия в руках не держал. Но, как у любого казака, в доме его было достаточно.

— Куда ты? — спросила из спальни разбуженная шорохом жена. — Никак война?

— Спи, дура, не каркай! Дела у меня, скоро вернусь.

Выйдя во двор, мельник вывел из стойла верхового коня, оседлал его и поскакал в сторону церкви. По пути свернул к дому сына — тот месяц назад женился, и жил отдельно, в недавно выстроенном доме.

— Что случилось? — спросил сын, отперев дверь.

Он стоял в чём мать родила, но с пистолетом в руке.

— Бери оружие, и поехали со мной! — ответил отец. — Хозяйке своей скажи, чтоб никому не болтала, что тебя ночью дома не было. К утру вернёмся.

Через несколько минут в сторону церкви скакали уже два вооружённых до зубов всадника — отец и сын.

Дмитро Неваляха в мир иной отошёл тихо и быстро, словно только и ждал, пока его положат у алтаря. Отец Арсений даже святой водой окропить его не успел. Поставил на пол приготовленную чашу, и закрыл покойному глаза.

— Нужно отпеть его, — сказал священник.

— Не нужно! — отрешённо ответил Болячий, глядя на труп товарища. — Ему ещё вместе с другими нашими братьями добро казацкое охранять предстоит. Такой заговор 200 лет действует.

— Грех это — заговоры!

— А казакам казаков из-за золота не грех убивать? — словно очнувшись, вскипел Болячий.

— И убивать — грех.

— Перестань! — одёрнул друга Игнат. — Батюшка тут не причём, он нам помогает. Пусть отпевает, не повезём же мы Неваляху к остальным хоронить. Отец Арсений приступил к отпеванию, казаки молча наблюдали.

— Давай пока вынесем тело, на улице наших подождём?! — предложил Игнат, когда обряд был закончен. — Что-то долго их нет.

Они подняли носилки и понесли к выходу.

Мельник и его сын с пистолетами в руках распахнули не плотно прикрытые двери церкви.

— Не дёргайтесь! — крикнул мельник. — А то…

Окончить фразу он не успел — реакция запорожцев была мгновенной: бросив носилки, те выхватили пистолеты.

— Бах! Гух-хх-х! — грянули выстрелы одновременно с двух сторон, усиленные эхом.

Вспышки выстрелов на мгновение озарили внутреннее убранство храма.

Отец Арсений, оставшийся позади запорожцев, в глубине церкви, от неожиданности упал на пол, перевернув чашу со святой водой.

Когда снова воцарилась тишина, священник, полежав ещё некоторое время, решился подняться. Дрожа всем телом, он поджёг от лампады потухшую свечу, и пошёл к выходу. В свете свечи открылась жуткая картина: четверо казаков лежали у входа в лужах крови. Лицо мельника было обезображено выстрелом с близкого расстояния так, что отец Арсений не сразу узнал в убитом своего кума.

— Что я наделал?! — прошептал он. — Господи, помилуй, Господи, прости…

Он наклонился и внимательно осмотрел всех по очереди. Трое были мертвы наверняка. А один из запорожцев — тот, что заступился перед своим товарищем за отца Арсения — был, как ему показалось, жив, хотя лицо было залито стекающей со лба кровью.

— Батюшка, — раздался с улицы испуганный голос дьячка. — Вы живы?

— Заходи, Данилка, помоги мне!

Они перевернули носилки и сбросили усопшего на пол. Затем подложили ему пистолет Игната, чтобы выглядело так, якобы он был одним из стрелявших. Повязку с раны Неваляхи отец Арсений снял. Игната же положили на носилки и, взявшись вместе спереди, так как мальчишка не смог бы их поднять, потащили к выходу.

"Господи, как болит голова! Болит, значит жив. Я жив! Кто я? Я — Игнат Сирко. Пальцы руки… Шевелятся. Значит, руки целы. Ноги… Одну не чувствую. Ущипнул… Чувствую. Значит, просто затекла. Ноги целы. Голова… Думаю. Значит, цела. Как гудит в голове… Как хочется по малой нужде… Где я?"

Игнат протянул руку ко лбу. Пальцы коснулись повязки. Он провёл ладонью выше… От волос остался лишь короткий, колющийся ёжик. Кроме того, Игнат понял, что лежит под тонким покрывалом абсолютно голый. Он попытался открыть глаза, но ничего не изменилось, мрак не сменился светом. Попытался сесть, но в голове закружилось, и он снова упал в мягкую постель. "Постель, — с трудом соображал Сирко. — Может на зимнике у крёстного?". Нежная женская рука осторожно коснулась его руки. Но это была не Айгуль. Игнат это почувствовал. И пахло здесь иначе, чем на зимнике: вместо хмеля и парного молока — камфарой и воском.