Золото сечи - [16]

— Лежи, тебе нельзя вставать! — прощебетал приятный девичий голос.

Игнату этот голос был незнаком.

— Мне выйти нужно! — заявил Сирко.

— Как тебя зовут?

Раненый на минуту задумался…

— Игнат, — назвал он своё настоящее имя. — А ты кто?

— Ты пока не сможешь выйти, Игнат. А я — Дарья, дочь отца Арсения. — Дарья… Подарок, значит?! — попытался улыбнуться Игнат.

— Победительница, значит, а не подарок. Батюшка так говорит.

— Позови кого-нибудь из мужиков!

— Ни батюшки, ни Данилки сейчас нет, а больше никого звать не велено В доме вообще больше нет никого.

Сирко снова попытался встать…

— Лежи! — упёрлась в его грудь девичья рука. — Я сама…

Руки Дарьи нырнули под покрывало, и приставили горлышко кувшина к месту, которым сейчас был озабочен раненый.

Такой проворности от поповской дочки Игнат не ожидал. Хотя, его представления о поповских дочках, как, впрочем, и о других, не имели под собой оснований — все его познания женщин ограничивались турчанкой Айгуль. Других женщин в жизни Игната не было, сравнивать было не с кем. Но даже если бы у него была тысяча женщин, как в гареме царя Соломона, вряд ли Игнату удалось бы разгадать натуру Дарьи. Она была непредсказуема. С раннего детства Дашка моталась за своим сводным братом — Степаном — по пыльным колючкам в оврагах, лазила вместе с ним по деревьям, чуть повзрослев — ловила руками раков в речке, стреляла куропаток из самопала[24] собственноручно отлитой дробью и ворованным порохом… Разве что "стенка на стенку" с мальчишками не дралась. Одним словом — росла ребёнком бойким, что называется пацанкой, хотя внешне на мальчика похожа не была, а к 16-ти годам и вовсе стала красивой, статной девушкой с точёной фигурой. Стёпан к тому времени женился на казачке из зажиточной семьи — тучной и глуповатой, полной противоположности Дарье — и переехал жить ближе к Дону. На его кровати в маленькой угловой спальне теперь и лежал Игнат Сирко.

Игнат почувствовал, как от прикосновения девичьих рук горячая кровь прилила к его лицу. И не только к лицу. Теперь ему хотелось совсем другого, чем минуту назад.

— Не стесняйся, — подбодрила Дарья. — Мне не впервой. Ты уж неделю, почитай, здесь лежишь. Отец сказал — если кто про тебя проведает, говорить, что ты наш родственник с Верхнего Дона. И Данилке велел никому не рассказывать.

Кое-как Игнату удалось справить нужду, и девушка тут же убрала кувшин под кровать. Но на этом неловкий для Игната момент не закончился. Дарья взяла тряпицу, её рука снова скользнула к интимному месту, и стала вытирать пролившиеся капли…

Не в силах больше противостоять своей природной похоти, Игнат расслабился, и дал ей выход…

— Ааа… — простонал он и, обессиленный, провалился в небытиё.

"Никуда он не денется! — усмехнулась про себя Дарья, вытирая тряпицей липкую руку. — Все они одинаковые — любой секрет через одно место выдадут".

Хороший уход за больным делал своё дело, Игнат постепенно шёл на поправку. Через 2 недели он уже вставал с кровати и самостоятельно, опираясь о стену, ходил на ведро в коридоре, а к исходу лета чувствовал себя почти полностью исцелённым. За исключением одного — зрение к нему так и не вернулось. Игнат ослеп.

Теперь он почти всё время находился в подавленном состоянии, не представляя, как будет жить дальше. Выходить во двор ему по-прежнему не разрешали, скрывая от односельчан. Лишь беседы с Дарьей на некоторое время позволяли Игнату отвлечься от тяжких мыслей. С ней он забывал о недуге, по голосу и прикосновениям пытался представить, как она выглядит.

В один из дней, когда отец Арсений уехал на похороны в дальний хутор с ночёвкой, они беседовали, как обычно. Вечерело. Дарья сидела на табурете рядом с кроватью, Игнат полулежал, опёршись на подушку. Лёгкое исподнее бельё, отданное хозяином дома, было ему не по размеру — просторное, но короткое. Девушка рассказывала без умолка, а он слушал, лишь изредка поддерживая разговор короткими фразами.

Неожиданно она умолкла.

— Что случилось? — спросил Игнат.

— Я всё тебе рассказываю, как лучшей подруге, а ты мне о себе — ничего.

— Я тебе не подруга!

— А кто ты мне? И кто для тебя я?

Игнат задумался. Он сам задавал себе этот вопрос в последние дни, и боялся ответа, понимая, что Дарья теперь для него буквально всё: и глаза, и единственный человек, которому он рад в чужом краю. Без неё ему просто не выжить. Но что это? Как назвать эту привязанность — тягой к жизни, вынужденной необходимостью, или…

— Не хочешь говорить? — не успокаивалась Дарья.

— Может и не хочу! Я же не спрашиваю, почему ты никогда не рассказываешь о матери.

— Я не знаю, кто моя мама, — простодушно ответила Дарья. — Я подкидыш.

— Но батюшка ко мне как к родной относится, — спешно добавила она.

— А брат? Ты говорила — у тебя есть брат.

— Стёпка — родной сын отца Арсения.

— Я не мастер говорить, — смягчил тон Игнат. — Ты меня выходила, поставила на ноги, за это я тебе благодарен.

— И всё?

— Чего ты меня пытаешь? — снова вспылил Сирко. — Я же калека. Не был бы я калекой, ты бы со мной так не говорила. Ты жалеешь меня, как жалела бы старую слепую собаку.

— Почему старую? — усмехнулась Дарья.