Золото сечи - [11]

Выведя лошадей с подводами из низины, казаки принялись перестраивать обоз. Одну лошадь распрягли и, используя освободившуюся упряжь, пристегнули к двум оставшимся телегам лошадей цугом[21]: впереди поставили верховых коней, вторыми оставили тех, что были в запряжке.

— Поторапливайтесь, братки! — подгонял Игнат, сам вспотевший от работы.

В первую телегу с запряжённым тандемом лошадей погрузили все бочонки с драгоценностями. Ко второй такой же подводе прицепили освободившуюся телегу — получился "поезд": двум лошадям предстояло тянуть две сцепленные как вагоны телеги. В первую телегу "поезда" бережно, подстелив бурку-вильчуру[22], положили раненого. Туда же сложили оружие убитых. Во вторую — все шесть трупов своих погибших товарищей. Пришлось сложить их друг на друга.

— Простите, братья… — озвучил общую мысль Игнат, обращаясь к мёртвым, — Больше никак не получится.

Сало из бочонка переложили в тряпичную торбу и оставили тем, кому предстояло гнать табун, увлекая по своим следам возможную погоню. Для этого задания Болячий определил двух молодых казаков.

Кацупей оседлал своего коня, возглавлявшего первый тандем — тот, что тянул телегу с казной. Верховым во втором тандеме был Перебейнос.

— Я рядом с обозом пойду, — сказал Игнат Болячему. — А ты — в головной дозор. Один.

Болячий кивнул и вскочил на коня.

Обоз тронулся, двое казаков проводили его недолгим взглядом и принялись собирать лошадей в табун.

Идти пришлось дольше, чем рассчитывали. Неваляха то приходил в себя, то снова впадал в небытиё. Чтобы дать ему немного попить припасённой воды из крынки и протереть смоченной тряпицей лоб, несколько раз приходилось останавливать обоз, пока Игнат не приноровился делать это на ходу, склонившись с лошади.

К полудню воздух прогрелся настолько, что даже ящерицы и гадюки — любители погреться на солнышке — попрятались от жары в свои глубокие норы и под камни. Правда, растительности на пути стало попадаться гораздо больше, редкие "оазисы" сменились широкими полосами лиственных деревьев, позволявшими путникам некоторое время находиться в тени. Однако это не сильно спасало: времени на отдых не было, а идти обозом между густорастущих деревьев и кустарников было трудно.

— Нельзя покойников по такой жаре возить, — сказал Перебейнос ехавшему рядом Игнату. — Хоронить нужно.

— С казною вместе закопаем. Так и копать меньше, и заговор можно поставить, чтоб они схрон охраняли. Я такой заговор знаю — на 200 лет действует.

— Ты ж говорил — на год всего казну прячем?!

— Рассчитываем так, а как оно богу угодно будет…

— Заговоры — дело не богоугодное.

Игнат не ответил. Минут 10 шли молча.

— О, кажись, дошли! — сказал Перебейнос.

Навстречу обозу приближался тихой рысью на коне Болячий.

— Там! — махнул он рукой в сторону, где из-под земли выступали выветренные за века скалы плитняка-песчаника — дикого камня красно-бурого цвета с рваными краями.

Казаки подъехали к указанному месту. У подножия невысокой скалы показалась пещера. Квадратная форма входа и слежавшиеся от времени по бокам насыпи извлечённого когда-то из-под земли копарями грунта, контрастирующего на общем фоне своим тёмно-серым цветом, выдавали её явно искусственное происхождение.

Игнат с Болячим спешились, подошли, и заглянули внутрь. Насколько было видно, туннель уходил вниз с не очень крутым уклоном.

— Как же отсюда добытую руду вытаскивали? — задумчиво произнёс Болячий. — Человеку-то можно спуститься и подняться, а вот лошадь тут не пролезет. Неужели на себе таскали?

— Наверное, наверху ворот стоял, — предположил Игнат. — Лошадь ходила по кругу, крутила ворот, канат наматывался, тянул тележку.

— А я слышал… — сказал сидевший на коне Кацупей, — что подростков спускали в шахты и наверх уже не поднимали. Спускали вниз немного еды и жира для коптилки, наверх — руду… Так несчастные там всю свою короткую жизнь и проводили. Думаете, то байки?

— Может байки, — пожал плечами Перебейнос. — А может и правда.

— Вы меня, главное, там не оставьте! — попытался пошутить Игнат, чтобы подбодрить казаков.

Однако никто не улыбнулся — лежавшие в телеге трупы товарищей к веселью не располагали.

Пока Кацупей с Перебейносом снимали с коней вожжи, и связывали их концами в одну длинную верёвку, Сирко с Болячим разломали освободившийся от сала бочонок, раскололи саблями на лучины две дощечки, успевшие пропитаться жиром изнутри бочонка и просмоленные снаружи, сложили по несколько лучин в пучки и связали — получилось 4 факела.

Обвязав конец вожжей вокруг талии, Игнат поджёг факел и, пригнувшись, короткими шагами двинулся внутрь копанки. Второй конец обвязал вокруг себя Болячий.

— Фррр! — выпорхнули навстречу, чуть не сбив Игната с ног, с десяток летучих мышей.

— Чёрт! — тихо выругался он, и продолжил движение.

Когда длина вожжей не позволила Игнату продвигаться дальше, за ним пошёл и Болячий. Но далеко ему спускаться не пришлось.

— Стой там! — крикнул снизу Игнат. — Я возвращаюсь.

Болячий вышел из копанки и потянул вожжи, помогая Игнату подняться.

— Ну что, — сказал тот, выйдя на поверхность, и немного отдышавшись. — Склон идёт шагов на 20, а дальше — водой затоплено.