Золото Алдана - [168]

Корней с трепетом вошел, огляделся. Все стояло на своих местах, как прежде, только книг не было. К нему пришло ощущение тепла и защиты, совсем как прежде.

«Удивительно — деда давно уж нет, а огонь его сердца все продолжает согревать эти стены».

Обустроившись, Корней понял, что вынужденное затворничество, это как раз то, что ему сейчас необходимо: оно было ступенью на пути возвращения к себе.

«Кто спешит — тот не зрит», — вспомнил он любимое выражение отца Иллариона и подумал: «Жизнь прекрасна, несмотря на ее трагичность. Важно жить в ладу с собой. Эх, кабы повернуть время вспять…»

Бродя по лесу, Корней часто призывно высвистывал Рыжика — все надеялся увидеть его, но, похоже, что встреча возле лагеря злополучной экспедиции была для них последней. И не мудрено — Рыжику уже тогда перевалило за тридцать лет — весьма почтенный возраст для беркута.

Рядом с его избушкой жил ворон. Неожиданно для Корнея они подружились. Поначалу новосел каждый день просто вслушивался в скрипучие крики птицы. Через какое-то время он стал различать по характеру звуков и тембровым оттенкам заложенный в них смысл. Проверяя свои ощущения, Корней попытался, копируя птичью «речь», пообщаться с говорливым соседом. И ворон, судя по всему, понимал его. Настал день, когда зоркий Карлуша, обозревавший окрестности с макушки кедра, завидев отшельника, слетел с дерева и, сев на плечо, поприветствовал способного ученика «Корр! Корр!»

* * *

Лето хирело. От солнца теперь было больше света, чем тепла. Ветер каждый день срывал и кружил, в холодеющем воздухе, несчетное число листьев. По утрам они громко хрустели под ногами. Легкий морозец залатал ледком лужи. Неожиданно рано выпавший снег поставил жирную белую точку на цветистом празднике жизни. Только тут спохватились лиственницы: в несколько дней, отгорев оранжевыми факелами, обнажились, и встали в строй уже неузнаваемо черными.

Когда метели, налетавшие одна за другой, злобно царапали мерзлыми когтями по стенам избушки, либо окрестности вдруг заливало волной чудовищного холода и начинали раскатисто стрелять, лопающиеся в тисках стужи стволы деревьев, а углы сруба изнутри покрывались густым инеем, на душе Корнея становилось особенно тоскливо: он один одинешенек, а в скиту много народа, у них общие заботы, моленья, а главное, всегда есть с кем поговорить и отвести душу…

В дни, когда вихрастый ветер, забираясь в трубу, выдувал из печи клубы серого пепла, Корней никуда не ходил — не дай бог вылетит из очага искра и запалит хижину. Единственный, кто поддерживал его зимой, так это весело потрескивающий в печи огонь. Он, особенно если на плите тонко посипывал чайник, приглушал чувство одиночества и у Корнея возникало ощущение, что в избушке их двое.

И в морозы хижину Корней покидал редко, а если и выбирался, то на небольшие расстояния — мерз. Меховые чулки и рукавицы из заячьих шкурок он смастерил, а вот с верхней одеждой была проблема — оленей добыть пока не удавалось. Донашивал старье.

Однажды ему послышалось, что кто-то скребется на пороге. Приоткрыл дверь. В избушку ввалилось морозное облако и вместе с ним юркнуло под нары что-то длинное, гибкое. Заглянув под настил, разглядел за оставшейся еще от деда Никодима пудовой веригой[141], выдру.

Поздней осенью эту искусную рыбачку он частенько видел на ключе: ее округлая голова то и дело мелькала в полыньях. Интересно, что заставило ее прийти в гости? Причина должна быть серьезная, коли преодолела природную осторожность.

Корней принес с лабаза и положил под нары мороженного харюзенка, а сам, чтобы не беспокоить гостью, сел пить чай. Под лежанкой вскоре захрустело и через некоторое время показалась сначала седоусая голова гостьи, а следом и туловище.

Не мигая уставилась она на человека. Корней осторожно попытался погладить ее и сразу понял, в чем проблема: из спины торчала огромная заноза. Потрогал — сидит глубоко и крепко.

Одной рукой он прижал зверя к нарам, а второй стал вытягивать занозу. Выдра напряглась от боли, но не шевельнулась.

— Умница, умница, потерпи еще чуть-чуть…

Заноза — целая щепка, наконец-то, сдвинулась и вышла.

— Вот и все. Теперь полежи в тепле, погрейся.

Через пару часов речная красавица подошла к двери и встала, толкая ее передними лапами.

— Ну ступай! Ежели что, вдругорядь заходи.

После этой «операции» следы выдры долго не попадались (либо промышляла в другом ключе, либо отлеживалась в норе), и Корней несказанно обрадовался, когда, наконец, увидел соседку в промоине прямо напротив хижины. Там была глубокая яма, полная зимующих хариусов и ленков.

Сделав изящный разворот, выдра блеснула изогнутой дугой мускулистого туловища, покрытого искрящейся коричневого цвета шубкой, и беззвучно скрылась в черной от холода воде. А вскоре вынырнула со сверкающим хариусом в зубах. Оставляя глубокие парные следы, она подбежала к Корнею и положила к его ногам трепещущую радугу. Отшельник ласково погладил «рыбачку» по спине. Выдра как будто улыбнулась и запрыгала обратно в свою родную стихию.

В углублении под корягой у нее была столовая. Вскоре ловкая добытчица уже сама трапезничала там.