Золото Алдана - [169]

Теперь они встречались регулярно. Выдра оказалась необыкновенно ласковым и привязчивым существом. Поначалу она скреблась в дверь хижины только в дни, когда мороз крепчал так, что при дыхании, казалось, глотаешь куски льда и внутри все застывает. А, почувствовав преимущества жизни в человечьей «норе», осталась у него жить, выбегая лишь поохотиться в яме на зимующую там рыбу. Корней соорудил ей под нарами из прядей лишайника теплое гнездо. Но с первыми оттепелями рыбачка опять перебралась на студеный ключ и только посвистывала, когда проплывала или проносилась мерными прыжками-дугами по берегу мимо приятеля. Иногда вдруг подбегала, тыкалась лбом в ноги до тех пор, пока Корней не погладит, не поерошит густую, с блестящей сединкой, шубку.

* * *

В скиту довольно быстро стало известно, что в хижине Никодима поселился изгнанный из общины Корней — дым из трубы не утаишь! Матвей, видевший приятеля издалека, сообщил, что черноголовый стал белоголовым, а в остальном такой же, как и прежде, крепкий на вид мужик. Скитники повозмущались бесстыдству изгоя и стали обходить то место.

Озорники мальчишки как-то подкрались к хижине и, открыв дверь, забросили в нее пчелиный рой. Разъяренные пчелы накинулись на дремавшего на лежанке Корнея. Он заметался в поисках укрытия и ладно быстро сообразил — выбежал на берег и прямо в одежде сиганул в воду, но с десяток пчел все же успели впрыснуть яд. Потеряв врага из виду, рой утишился и, собравшись вокруг молодой матки, повис живой гроздью тягуче гудя на ветке дерева прямо на берегу.

Корней усыпил их дымом и аккуратно стряхнул в берестяной короб. Прикрыв его куском дерюжки, ночь продержал в холодке. А с утра отнес к дуплистому кедру и вытряхнул рой в сухое убежище. Так, благодаря недружественной выходке скитской ребятни, было положено начало корнеевой пасеке.

* * *

Время, сплетаясь из дней в месяцы, летело неудержимо. Корней не заметил, как миновало второе лето и подкралась осень. Над Впадиной пролетали тысячи уток и гусей. Временами небо буквально серело от проплывавших стай, а воздух наполнял волнующий шум от свиста крыльев и крика птиц. Иногда пролетали, почти с человеческим плачем, стаи лебедей. Но чаще они летели молча втроем или вчетвером — каждое семейство отдельно.

В последние дни стало подмораживать. И хотя оголенный лес беспрепятственно пропускал лучи присевшего к горизонту солнца, они уже с трудом согревали мириады жизней затаившихся в вызревших за лето семенах и плодах. В озябшей тайге запахло зимой. Того и гляди, ляжет снег. В эту самую пору Корней отважился на встречу с Дарьей. Долго ловил он момент, чтобы застать ее одну. Наконец повезло. Она собирала клюкву на болоте, тихонько напевая чистым и приятным, не тронутым временем, голосом что-то из обиходного. Вокруг никого. Корней осторожно приблизился.

«Раздобрела», — подумал он и, перехваченным от волнения голосом, произнес:

— Здравствуй, Даша!

Жена обернулась и от неожиданности побледнела. Но быстро взяла себя в руки и строго предупредила:

— Не подходи — людей крикну.

Корней, по-собачьи заглядывая ей в глаза, охрипло выдавил:

— Даша, выслушай, Христа ради… Видит Бог, наказан за свои прегрешения сполна, — и упал на колени.

— Уходи, не о чем нам говорить! — ответила она и выбежала на тропу.

Корней догнал, перегородил дорогу:

— Постой, неужто все хорошее, что было промеж нас, забыто? Мы же так счастливо жили.

— Верно, было время — жили счастливо. Видит Бог, любила тебя. Ты был для меня всем. Я верила в тебя. Верила и ждала, даже когда узнала, что ты уплыл на пароходе. Думала, что есть причина, о которой мы еще не ведаем. Кабы ты, когда сызнова во Впадину с нехристями заявился, пришел, покаялся, я, быть может, смогла бы простить, принять тебя. Но, когда Изосим увидел, как эта блудница ласкает тебя, а ты, довольный, лобызаешься — все в душе перевернулось. Ты сам любовь растоптал. Горше обиды не получала. — Ее голос дрогнул. — Это уже не ослепившая на время кобелья страсть, минутная слабость — это твой выбор! Не понимала, за что такое предательство? Перебрала всю нашу жизнь — все вроде ладно, полюбовно. Выходит, ты все время обманывал, не любил. Как увидел крашеную куклу, так и ослеп, — она обреченно махнула рукой. — Да, что теперь говорить! За столько лет давно отболело, — смахнув навернувшуюся слезу уже тверже, спросила: — Неужто она лучше и красивше? Так я тоже вроде не крива! И деток тебе не она, а я народила!

— Дарьюшка, я все объясню. Поверь, мне нет жизни без тебя. Прости, Христа ради.

— Не надо, Корней, не пытайся ужалобить. Все давно перегорело и выстыло. Не осталось на сердце ничего… Пусто. Слишком поздно пришел раздувать угли. Они стлели — остался лишь пепел, да и тот остыл. Ты мне теперь чужой.

— Даренка, я только тебя люблю. Поверь, диавол попутал, присушила городская ведьмица. Все эти годы, замаливая свой грех, о тебе только мечтал и думал.

— Пустое все это. Раньше надо было думать… Я не смогу забыть твое предательство. Не стереги больше, не то отцу скажу.

Корней обхватил ее ноги.

— Прояви милость, прости! Прости! — хрипел он, исступленно целуя ичиги.