Золотая Трансцендентальность - [4]

Послали за ним. За его кораблём, лучшим в мире.

За Фениксом Побеждающим.

Феникс — единственный из кораблей, способный приблизится к скорости света. Из-за относительности времени даже самые далёкие путешествия не будут тяготой для экипажа, а бессмертному народу не страшны полёты длиной в века.

Немногие хотели покинуть мирное процветание Золотой Ойкумены и отправиться за границы системы бессмертия, а из этих немногих позволить себе подобный звездолёт не мог никто. Если Фаэтон сдастся, умрёт вся мечта о межзвёздных путешествиях — возможно, на тысячелетия. Чужаки же прибыли из Молчаливой Ойкумены, из колонии, где пути к вечной жизни не открыли. Они — дети первопроходцев. Они знают цену странствий, они верят в его мечту и хотят забрать её себе. Они пришли за ним. За его кораблём. Владыки Молчаливой Ойкумены. Когда-то — люди, сейчас — забытые и непостижимые, и прибыли они из чёрной дыры, что пылает в сердце Лебяжьего созвездия.

Подключились каналы внутренних ощущений. Фаэтон почувствовал тело.

И невероятное давление в придачу. Сила тяжести превышала земную в девяносто раз. Судя по сообщениям с канала, его перестроили в противоперегрузочное состояние — плоть напоминала скорее дерево, жидкости обратились густыми, вязкими массами, текущими с трудом под огромным, приковавшим к месту весом. Мягкость мозга искусственно укрепили — чтобы тот пережил сверхгравитацию. Мысли текли во вспомогательной электрофотонной нейропроводке, обвивавшей бездеятельный брикет серого и белого вещества.

Он проснулся, потому что внешняя сетка начала загружать воспоминания в оттаивающий биохимический мозг.

Вдобавок его удерживало немыслимо сильное замедляющее поле. Прямые псевдовещества, не толще электрона, пронизывали Фаэтона, как паутина из миллиарда волокон, удерживая на месте каждую клетку, каждое ядро.

Биохимические процессы приостановили, а критически необходимые проводили силой — замедляющее поле волокнами псевдовещества хватало ионы и молекулы и тащило каждую к месту нужных химических реакций, куда бы реагенты самостоятельно — под таким притяжением — нипочём бы не добрались.

Он начал чувствовать плащ. Великолепно сработанная наномеханика подкладки доспеха проникала в каждую клеточку тела и уже принялась возвращать хозяина к нормальной жизни.

Красная не-кровь поспешно откачивалась из вен, её замещала жидкость, напоминающая кровь, подготавливая клетки и ткани принять кровь настоящую. Миллионы миллионов микропереломов и крохотных разрывов зарастали. Чувствовалось тепло, подобное ласке летнего полуденного солнца — а с включённым болевым центром процесс показался бы пыткой. Наконец-то плащ исполнял предназначенную роль, а не использовался как палатка, медлаборатория, или самогонный аппарат для пьяниц с Талайманнара. Фаэтон бы сейчас ликующе улыбался — не напоминай его лицо промёрзшую колоду. Сила тяжести убывала. Давит восемьдесят g, теперь — семьдесят…

Когда клетки затылочной доли были должным образом восстановлены, появился свет. Не из очей, нет — глазные яблоки двигаться не могли, их удерживало псевдоматериальное поле, но по нейронной сети в зрительный отдел мозга шли сигналы с внешних камер-клеток.

Он висел в пустоте и видел мириады звёзд.

На самом деле не висел, не во плоти — изображение передавалось с омматидиев на корпусе Феникса, или же с камер вспомогательного флота.

Феникс Побеждающий летел — золотое светоносное остриё, увенчавшее древко огня. С наконечника, как сусальные обрезки, назад стремительно падали судёнышки вспомогательного флота — они выстреливались из ангаров на корме.

Феникс уже добрался до внешней части Солнечной системы. Позади остались радиомаяки астрогации на Марсе и Деметре, вместе с солнцем-Юпитером. Густая сеть радиоизлучений — свидетельство бурной жизни околоюпитерианского населения — сияла на восьми приёмниках штирборта. До Солнца — пять астрономических единиц. Войско кузовных роботов уже разбирало и растаскивало плитки щита торможения, защищавшего корму — значит, фаза торможения подходила к концу, и опасность столкновения с высокоскоростной межпланетной космической пылью миновала.

Ибо Феникс сбрасывал скорость. Изображение перевернулось — на самом деле корабль летел кормой вперёд, испуская перед собой столп невообразимого пламени.

И сопровождающие корабли не "падали назад" — их, наоборот, запускали вперёд, ведь они не могли тормозить с такой же силой, как Феникс. Примерно так же во время балета парашютисты прыгают с форой вперёд первого воздушного танцора, пока он не расправит крылья.

Ускорение падало — убыло с девяноста g до пятидесяти за несколько секунд. Больше девяноста корабль не переносил, да и перед таким испытанием обязан был себя укрепить (в этом он от Фаэтона не отличался). Если отключить тягу разом, сотрясение окажется слишком велико.

На самом деле, резкие изменения тяги (так называемые рывки) гораздо опаснее, чем само ускорение. Как там Феникс — справлялся?

Фаэтон переключился на внутренние камеры и увидел себя — на мостике, лежащего в капитанском троне, укутанного в броню. По левую руку, на символьном столике — шкатулка воспоминаний, а под столиком находился золочёный корпус переносного ноэтического прибора. Справа — отчётная доска, на неё передавались многослойные изображения занятого разными делами корабельного сознания. Под доской оказались длинные, тонкие ножны. Украшающая рукоять меча кроваво-красная кисть в сверхвысокой гравитации повисла отвесно — как сталактит.