Знание-сила, 2009 № 06 (984) - [48]

Совесть не является универсальным атрибутом души. У немалого числа людей она отсутствует, замечает автор. Фашисты не испытывали мук совести, уничтожая шесть миллионов евреев (обращаясь к немецкому народу, Гитлер восклицал: «Я освобождаю вас от химеры, называемой совестью»). Точно так же у нас в отечестве человеческую совесть подменяли партийной. Соратники Сталина санкционировали своими подписями многочисленные расстрельные списки, осуждали на гибель миллионы безвинных людей, но совесть, судя по всему, их не мучила; Молотов, Каганович, Ворошилов дожили в добром здравии и довольстве до глубокой старости (замечу в скобках, что в своем детстве я видел, как они мирно прогуливались на Фрунзенской набережной). Тревожит ли совесть нынешних руководителей за происходящее в наши дни?

Тоталитарный режим, не сдерживаемый обществом, может позволить себе любые повороты, потребовать от граждан немедленно отказаться от взглядов, которые сам же формировал. В 1939 году, после заключения «договора о дружбе» антифашистская пропаганда стала осуждаться как «антигерманские настроения». Автор книги упоминает случаи, когда уже после 22 июня 1941 года чиновники госбезопасности продолжали вести дела по таким «преступлениям», и виновные оказывались в лагерях.

Сегодня, после многих десятилетий «дружбы народов», замечу на полях книги Б. Вульфсона, пропаганда, идущая с государственных каналов СМИ, возбуждает недоверие, а то и более сильные чувства то к Украине, то к Польше, то к странам Балтии. За год до войны с Грузией директоров столичных школ вынуждали составлять списки учеников с грузинскими фамилиями. Я хорошо помню, как в 2007 году в Москве, в сверкающем мрамором и хрусталем Колонном зале Дома Союзов (где в 30-е годы шли «показательные процессы»), проходила объединенная сессия пяти государственных Академий наук, посвященная детству. Когда я попытался обратиться к собранию в связи с происходившими в Москве событиями, на меня зашикали: «Мы — наука! Это не наше дело!»

Была ли у этих людей, занимавшихся вроде физическим и духовным здоровьем детей, совесть? Или просто страх?

Одна из глав называется «Встреча культур: диалог или конфронтация?».

Это не о России и Западе, а о взаимоотношениях нашей общей цивилизации с другими. Существуют глубокие различия в мировых культурах, их динамике и устремлениях. Ни конфуцианство, ни индуизм не проявляют тенденции к внешней экспансии. Но такие импульсы обнаруживаются, например, в исламе. В Европе, к которой, в значительной мере, принадлежат и Россия, и Запад, напряженно развивается встреча двух цивилизаций — исламской и христианской. Отношения между ними имеют многовековую историю, о которой у нас практически ничего не знают ни школьники, ни родители, в христианско-мусульманской теме мы, по-моему, крайне дремучи и необразованны.

В Средние века уровень культуры мусульманского мира был выше, чем в христианской Европе. После Ренессанса и Реформации Западная Европа обогнала мусульманские страны, попавшие в зависимость от европейцев. Теперь, когда снова происходит мощное возрождение ислама, чаще всего бросается в глаза, насколько мы разные — в верованиях, мироощущении, образе жизни. В исламском обществе доминирует антииндивидуализм, а в современных представлениях западной цивилизации — свобода и права личности. Современное христианство принимает принцип веротерпимости, а в большинстве исламских стран считается, что вероотступничество — страшное преступление, мусульманин, перешедший в христианство, — предатель, заслуживающий смертной казни.

В традиционном исламском мире естественное для Европы равноправие мужчин и женщин — в корне противоречит традиции. Иммигранты, прибывшие в Европу с юга, образуют этнические гетто, замкнутые сообщества, живут не по местным законам, а по установкам шариата. Они часто не вписываются в западный контекст, и появляющийся в связи с этим «комплекс неполноценности», замечает автор, усиливает агрессивные импульсы. Осенью 2005 года во Франции, учиняя массовые беспорядки, погромы, поджоги, исламские радикалы грозили: «Мы возьмем «калашниковы» и придем на площадь Бастилии». Несмотря на это, французские власти проявили завидную сдержанность, ни разу не открыли огонь на поражение. Работали суды, но они имели право выносить обвинительные вердикты, да и то весьма мягкие, лишь подросткам после тринадцати. Тех, кто младше (а они составляли значительную часть бесновавшейся толпы), практически сразу отпускали домой, и родители не несли за них никакой ответственности. Таков дух европейского либерализма.

С другой стороны, исламский мир, размышляю я на полях книги, — очень разный. Мне довелось заниматься историей татарского образования, и я был поражен, какие удивительные сельские медресе (их ученики свободно говорили на пяти языках — русском, татарском, турецком, персидском, французском) существовали в России до революции в страшной глухомани. Их открывали ученые, интеллигентные люди, истинные просветители, и обвинения их в чем-нибудь этаком, чего не понимали сами обвинители (типа «панисламизм — покушение на государственный строй»), фабриковала царская охранка. И сейчас, надо признать, у нас схожее отношение к культурам, о которых имеем отдаленное представление…