Похоже, происходящее стоит связать с кризисом глобальных целей, больших смыслов, с утратой надежных ориентиров в жизни. В древности и в Средневековье об этом, ясное дело, тоже не каждый заботился. Но нынешний человек, искушенный в рефлексии, в осознанных целях и смыслах нуждается, увы, особенно. Даже когда понимает, что безусловно верить в такие вещи у него не получается. «Просто жить» ему уже недостаточно. Поэтому-то он и думает, что ему, пожалуй, и труднее, чем предшественникам.
Кстати, неспроста единственное имя, которое в связи со стрессом запомнили непрофессионалы, — это имя Селье, хотя количество исследователей различных видов стресса в последние десятилетия множилось едва ли не в геометрической прогрессии. Селье стал не только первым теоретиком стресса, но и первым — и наиболее влиятельным — его идеологом. Предложенная им концепция позволяет рассматривать разные формы адаптации в их целостности и развитии. Ведь он, собственно, об адаптации и говорил: впервые объединил разрозненные до той поры сведения о процессах адаптации организма, накопленные физиологией и медициной. А адаптация как раз чувствуется современному человеку проблематичной. Не адаптирован он. Чужой он в этом мире.
Речь идет, видимо, о кризисе защитных механизмов культурного, смыслового порядка. Именно из-за этого физиологическое понятие смогло успешно претендовать на статус чуть ли не универсального описания состояния современного человека, а медик Селье — в качестве мыслителя предлагать ответы на основные вопросы бытия. Медиков в ушедшем веке вообще любили слушать по этим вопросам, вот и Фрейда, например, слушали. Концепция Селье ведь по размаху влияния ничуть не уступает фрейдовской, а что по устройству она гораздо проще, это как раз влиянию только способствует. Перспективы доращивания до мировоззрения были у «стресса» уже с самого начала.
В судьбе понятия «стресс» отразилась и тоска веками расколотого на «тело» и «душу» европейского (он же и американский) человека по цельности. Прежде в область «души» (вернее, в ту область, на которую душа самим своим существованием указывает: в область трансцендентного) человеком помещались основные ценности. Когда же ценностное распределение стало другим и утвердилось представление, оно же и чувство, что ничего и нет, кроме того что существует в области «тела», вот тогда «расколотость» тела и души стала не просто некомфортной (это лишь следствие!) — бессмысленной. Вот тогда-то и стали ее всеми вообразимыми средствами преодолевать, искать универсальные объяснительные принципы. Отсюда влиятельность медицины как источника таких принципов и метафор, психологизация, а там и культурологизация физиологического, популярность Фрейда и Селье. Медицинские метафоры особенно привлекательны, когда в культуре растет удельный вес людей, не поддающихся очарованию религий и не слишком склонных верить идеологиям политического порядка. Медицина — все-таки позитивное, а главное, практичное (в конечном счете — к каждому обращенное) знание.
Правда, миновал «стрессовый бум» тоже, надо полагать, неспроста. А он миновал: исследований стресса стало меньше, чем еще лет 20 назад. Соответствующая фразеология, конечно, впиталась в бытовой язык так, что ее оттуда уже не выведешь, но звездное время стресса как универсального объяснительного принципа, похоже, позади. Как предмет профессионального внимания «стресс», конечно, никуда уже не денется, благополучно заняв свое место в исследовательских лабораториях и врачебных кабинетах. Сейчас самое, кажется, плодотворное из направлений исследований стресса (оно же, увы, и актуальное) — это изучение посттравматических стрессовых расстройств, которыми наша эпоха катастроф попросту изобилует.
Культура же будет искать себе новые универсальные метафоры, новые понятия-«отмычки» (похоже, без подобных устройств она не обходится — ну, недостаточно ей точно подобранных «ключей»! Неточность, между прочим, расширяет пространство освоенного). Какими они будут, увидим.
«Стресс» — не «болезнь цивилизации» (как его любят называть), он— болезнь материализма, да скажем осторожнее: болезнь разлада. Прежде всего — ценностного, смыслового.
Наталия Ефремова
Как женщины снимают стресс в России
Как все, как все, помните песню? Плачут ночами и заливисто смеются днем. А то и ругаются, а то и наливают по одной. Впрочем, почему именно женщины?
Вообще-то женский организм более устойчив к стрессу, чем мужской. Природа снабжает его дополнительным запасом прочности. Хотя бы для восстановления ежемесячных потерь крови и клеток слизистой оболочки матки. Феминистки утверждают, что для мужчин эти потери были бы равнозначны... ежемесячному обрезанию. Не стану даже намекать, какую аналогию они придумали родам. Наконец, приходится носить и вскармливать лучшими соками живой комок — вначале в себе, а затем на себе.
По существу, в процессе эволюции женского организма шлифовалась такая стратегия: выносить и выкормить, несмотря ни на что. То есть обеспечить репродуктивный успех при умеренном, но постоянном давлении стрессирующих факторов. В этом женшине помогает и особое устройство мозга, и особый баланс гормонов, и запасы подкожного жира. Кстати, о жире: во время полового созревания женщина должна накопить не менее 14 килограммов так называемого гиноидного (или репродуктивного) жира, который постепенно придает девичьим формам соблазнительные округлости. Только в этом случае беременность протекает и завершается благополучно. А если голод? Прекращается овуляция, и беременность не может наступить вообще. Нарушения менструального цикла становятся для женщины своеобразным индикатором: что-то не так. Мужчина же порой не осознает давления стресса, а просто терпит, болеет или тянется к бутылке.
