Если мутантные линии дрозофил уничтожены, если в растениеводстве, в животноводстве, в глубоких науках, в медицине — нигде нет ни истинной генетики, ни цитологии, то где же учиться? Все совершенно ясно. Провал между наукой и образованием оказался колоссальным. Восстановление преподавания генетики началось в Москве, в Ленинграде, а вся остальная страна? Там же лысенковцы сидели и держались за свои места, и партийная система их поддерживала.
Кроме того, с 1951 года министром высшего образования был Столетов, гнусный тип, предавший Вавилова, подбивший Туланкова, служивший Лысенко, бывший одним из авторов его доклада. Какое же могло быть высшее образование в стране, если во главе его стоял Столетов?! Существует и такая вещь, как «подбор кадров»: кого оставлять в аспирантуре, кого брать на какую должность... Отсюда мы имеем по сей день трудную ситуацию в руководстве нашей наукой. «Время релаксации» — время восстановления — поколения, не одно, не два.
Сейчас появились и молодые начальники, но им же нужно все время догонять и быть не хуже прочих, и они гордятся, они счастливы, если их работы «одобряют» мальчики, юные организмы в Америке. Посмотрите на них где-нибудь на симпозиуме в Калифорнии — демократичные, легкие, молодые, в белых рубашечках, как непринужденно они беседуют с Джонами и Джорджами, а здесь они что из себя представляют?
Вот вам и преемственность... Птицы с одинаковыми перьями собираются вместе, как говорят англичане. Они и собрались, и еще долго-долго будут собираться вместе. По-прежнему у них в голове идея нашего заведомого отставания, нашей зависимости от... Это — действительное состояние дел.
Е.П.: — Какова же ситуация с научными школами в биологии на сегодняшний день?
С.Ш.: — Вообще процесс формирования научных школ идет постоянно, но сейчас нет ни одного из высоких научных начальников, кто бы мог создать свою школу, по причинам, о которых мы только что говорили. Например, был у нас вице-президент Академии наук Юрий Анатольевич Овчинников, получивший образование как раз в реакционное время на химфаке. Своенравно, не без талантов, железной рукой он делал только то, что делают за рубежом. Как куда поедет—приедет очумелый: все прекратить! Вот что надо делать! Из следующей поездки приедет — опять: все прекратить! Другое будем делать! Потому что каждый раз он узнавал там что-то неожиданное для себя. Когда в зарубежных статьях на нас ссылаются, мы счастливы, боже мой! На нас ссылаются! Нам достаточно ссылок в статьях, чтобы раздуться от ощущения своего авторитета. У нас теперь гордятся индексом цитирования, потому что — раболепие. Но имя так не делается. Имя-то остается не по индексам цитирования, а по идеям и результатам.
Идеи — есть, но не у больших начальников. Появляются нормальные люди со смелой мыслью, которые так и остаются в кандидатах, а боссы могут их снисходительно «трепать по голове».
Е.П.: — Какие еще характерные черты сегодняшней ситуации вы бы отметили?
С.Ш.: — Сегодня мы вообще находимся на грани жизни, хотя понятно, что сегодняшний развал науки — это принципиально иная ситуация, нежели тогда. Сейчас имеет место очень интересное явление, эдакое положительное следствие отрицательных обстоятельств. Наши люди находятся во всех лабораториях мира, и это — замечательно, только пресмыкаться не надо. Мы их посылаем туда «на сохранение». Надо их вернуть и пусть «рожают» тут. И это уже происходит. Вернулся биофизик Виктор Николаевич Морозов, пять лет пробывший профессором Нью- Йоркского университета. Он там варил сухие супы в стакане, а все полученные деньги потратил на оборудование, привез сюда контейнер приборов и сейчас разворачивается. Движение уже начинается. Я вообще убежден, что мы неистребимы, вопрос только в том, когда это начнет вылезать на поверхность.
Н.М.: — А если попытаться представить себе, что не было Лысенко, не было репрессий, наша наука и сельское хозяйство могли бы подняться на высокий уровень?
С.Ш.: — Если бы остались живы Вавилов, Карпеченко, Говоров, Левитекий... если бы дали работать Жебраку, если бы работал Рапопорт, если бы не затравили Эфроимсона, если бы Дубинин работал спокойно, не в качестве приспособленца, если бы... то, конечно, нам бы не было равных!
Я считаю, что именно разгром науки, разрушительные удары, которые нанесли большевики по всем ее фундаментальным отраслям, явились истинной причиной распада СССР.
Михаил Голубовский
