Или вот лазеры. В пятидесятые годы ученые открыли возможность громадного усиления микроволн. Фабрикант, Басов, Прохоров, Таунс, Шавлов заложили, конечно, хороший научный фундамент, но первый световой рубиновый лазер с подкачкой сделал в 1960 году инженер Теодор Мейман.
Это я говорю в защиту нашего брага-инженера. Существовал, да и существует еще некоторый научный снобизм. В начале века, когда Кембриджский университет начал выпускать инженеров, обладатели таких дипломов чувствовали себя как бы специалистами второго сорта. В моем кембриджском дипломе стояло: механические науки. Теперь опомнились и стали писать «инженер».
ВЛАДИМИРОВ: — Ну мне, инженеру по образованию, такой снобизм, конечно, не свойственен. Я говорю именно о сближении между сегодняшними учеными и инженерами.
В самом деле, почти до наших дней что ценилось в инженере больше всего? Опыт, интуиция. Вспомните хотя бы Петра Акиндиновича Титова из замечательной книги академика Крылова «Мои воспоминания». У Крылова, руководившего в конце прошлого века строительством судов, был десятником Титов, человек без всякого образования. Он подходил к Крылову и говорил, например: «Алексей Николаич, надо бы сечение бимсов к завтраму рассчитать». Крылов шел домой, открывал справочники, писал интеграл Мора и рассчитывал сечение балок. Выходило: диагональ квадрата — тринадцать дюймов. Наутро Титов кивал головой : «Вот и хорошо, Алексей Николаич, вот и спасибо. Я как раз четырнадцатидюймовый лес заказал. Обтешется — в аккурат будет». О, романтика времен минувших! Но ведь и формулы сопромата, которые писал Крылов, относились к идеальным балкам или фермам, а свойства материала учитывались эмпирическим коэффициентом. Теперь даже это уходит в прошлое. Верно?
КЕННАУЭЙ: — В основном верно — если помнить, как сложен переход от концепции к изделию, от «мысли» к «железу». Я всю мою жизнь посвятил тому, чтобы научное исследование, эксперимент и технологическая разработка взаимно перекрывались и, в идеале, сливались в единый процесс. Конечно, прежде процесс такого рода мог занимать века и даже тысячелетия. Скажем, принцип газовой турбины был открыт еще Героном Александрийским. А теория космических полетов была разработана в прошлом веке (вспомните совершенно правильное изложение космических скоростей у Жюля Верна). Но не было ни материалов, ни средств изготовления, ни технологии. Фрэнк Уиттл пришел к мысли о реактивном двигателе в начале тридцатых годов, а работоспособный образец был построен в сорок первом. С лазером вышло еще быстрее. Периоды, как видим, сокращаются.
ВЛАДИМИРОВ: — Безусловно. Вот и давайте посмотрим, по каким причинам. Начнем, естественно, с материалов.
КЕННАУЭЙ: — Это основа основ. Именно материалы стали сегодня самым оживлённым перекрестком теоретических исследований и технических разработок. И то, и другое — подчеркнем двумя чертами — диктуется экономической необходимостью. Тут нужно сказать несколько крамольных слов о роли «чистой» науки. Чем богаче страна, тем больше этой «чистой» может себе позволить. Но в университетах лекции и семинары, то есть сообщение студентам теоретических знаний, должны обязательно сопровождаться прикладными работами, иначе университеты выпускают схоластов и начетчиков. Научный советник премьер-министра Японии как- то сказал мне: мы теперь так богаты, что позволяем себе считать фундаментальные исследования формой искусства, нашим вкладом в мировую культуру. Даже Америка — а уж тем более не европейские страны и определенно не Россия — не может позволить себе такую роскошь. Фундаментальная наука, представляется мне, не должна развиваться ради себя самой или, скажем, ради престижа государства. Она не критерий, по которому судят о величии страны.
ВЛАДИМИРОВ: — Но в России всегда гордились именно высоким уровнем теоретических исследований...
КЕННАУЭЙ: — Воистину так. Я потому и критикую подобный подход к науке. Это одна из причин технического отставания бывшего Советского Союза. И не только технического: ведь самые лучшие теоретические работы в России были выполнены довольно давно, а в последние советские десяти летя шел в основном поток бесполезных диссертаций и статей в журналах. Не говоря уж о том, что наиболее толковые из них имели военную направленность.
ВЛАДИМИРОВ: — Итак, материалы...
КЕННАУЭЙ: — Да. Английская компания арендовала семьдесят гектаров пахотной земли недалеко от Киева — и быстро обнаружила, что применявшийся там семенной материал не подходил к климату и химическому составу почвы, как не годилось в тамошних условиях и сельскохозяйственное оборудование. Компания завезла британские семена, модифицировала оборудование, применила современные процессы выращивания культур — и на третий год урожай с участка вырос в 2,7 раза!
Изучение свойств материала — вот магистраль сегодняшней прикладной, но и теоретической науки. Оно чрезвычайно важно, как видим, даже в сельском хозяйстве, но еще важнее в «мехатронике». Этот выразительный термин — союз механики и электроники — появился, насколько мне известно, в Японии. Мы не делаем предсказаний, но все же позволю себе предположить, что мехатроника будет ведущей научно-технической отраслью в новом веке. Самой захватывающей перспективой грядущего века станет прямое вмешательство электроники в жизнь человеческого организма. Электронная хирургия, микросистемы, поддерживающие и продлевающие жизнь, — что может быть важнее! Одно дело — быстрый и удобный транспорт, слияние компьютеров с телевизорами, Интернет и все прочие удобства, но совсем другое — медицина, и не только лечение больных, но и постоянное наблюдение за жизненными параметрами, предотвращающее болезни. Биохимия и биофизика в союзе с мехатроникой.
