Ранний федерализм
Дворянство России (губернская «региональная элита» екатерининской эпохи, классической имперской поры), как замечал В. Ключевский, не стремилось участвовать в центральном управлении страной, оно претендовало лишь на местное самоуправление. «Дав нам в руки уезды, правьте, как знаете, столицей».
Но к середине XIX века на местах начали осознавать связь самостоятельных экономических интересов регионов с делами всей страны.
Новые региональные элиты: буржуазия (купцы и промышленники), высшие чиновники, университетская профессура, деятели культуры, разночинная интеллигенция — искали самостоятельности и начали бороться за усиление своего влияния в центре. Но не для того, чтобы захватить абсолютную власть в империи, как это случалось прежде, а для того, чтобы усилить свои позиции в межрегиональной конкуренции.
Хороший пример — сибирское «областничество». Как писал в начале нашего века один из его активных сторонников Г. Потанин, «первый крик нарождающегося сибирского областничества, раздавшийся в сороковых годах. «Естественное богатство Сибири есть достояние области!», удачно сразу наметил область экономических интересов как базу сибирского областничества». Потанин подчеркивал, что империя естественно делится на отдельные области и столь же естественно экономическое соперничество между ними.
«Областники», стало быть, добивались расширения своих прав на общероссийской сцене. На этом и сформировалась идеология федерализма. Глубинный смысл его требований всегда был один и тот же: передел экономической, а если можно и политической власти между регионами и имперским центром в пользу регионов.
Кризис этничности и национализм
Во второй половине XIX века реальных сил молодого российского федерализма для такого передела было недостаточно. Обнаружилось, однако, что у него есть мощный союзник — национальные движения. Подобно регионализму, их вызвала к жизни модернизация. Обрекая на исчезновение традиционное русское аграрное общество, она порождала «кризис этничности».
Некогда для неграмотного крестьянина в любой части империи язык его отцов был естественным и единственно возможным. С появлением больших городов, железных дорог и современного образования этого стало явно недостаточно, чтобы выйти в большой имперский мир. Жизнь, желание продвинуться ставили татар, грузин, украинцев перед необходимостью выбора (или компромисса) между родным и русским языком.
Языковая ситуация — лишь один из примеров того, как местное и имперское вступало в конкуренцию между собой, требуя сделать нелегкий выбор. То же было с религией, обычаями, правилами повседневной жизни. Шаг за шагом, с разной скоростью для разных социальных, этнических, лингвистических или конфессиональных групп, общество втягивалось в мучительные поиски нового «мы» и нового «они». Имперское сознание утрачивало свою целостность, раздваивалось, нарастал культурный, ценностный конфликт.
Чем дальше шла модернизация, тем острее становился конфликт «своего» и «чужого». Национальные движения переходили от умеренных попыток защитить культурную самобытность своих народов, их язык и обычаи к радикальному лозунгу «национального освобождения», а по существу к требованию, «чтобы политические и этнические единицы совпадали, а также чтобы управляемые и управляющие внутри данной политической единицы принадлежали к одному «этносу»; в этом требовании Э. Геллнер видит суть национализма.
Региональные элиты очень быстро поняли, какую мощную поддержку в борьбе за передел власти и влияния между ними и имперским центром они могут получить со стороны национальных движений. Соблазн обращаться к этническим чувствам был так велик, что даже русские сибирские «областники», поначалу чуждые всяким национальным идеям («Основа сибирской идеи чисто территориальная»,— Г. Потанин), предприняли попытку раздобыть себе «этническую родословную». Они заговорили об «образовании путем скрещивания и местных физико-исторических, и этнологических условий однородной и несколько своеобразной областной народности»,— так утверждал, например, Н. Ядринцев в 1892 году в своем труде «Сибирь как колония в географическом, этнографическом и историческом отношении». В невеликорусских же частях империи федерализм все больше окрашивался в национальные цвета и в конце XIX века почти полностью слился с национализмом. Региональные элиты почувствовали себя намного увереннее, когда смогли опереться на национальные движения и ощутить себя одновременно и национальными элитами.
Опасный союзник
Объективно идеи и интересы федералистов и националистов должны были не совпадать, а противостоять друг другу. Будущее первых было объективно связано с успехами модернизации и использованием ее плодов, вторые были ориентированы на возврат к прошлому. Потенциально региональный федерализм и этнический национализм враждебны. Но реальное противостояние унитаристскому центру их сближало. Их симбиоз породил противоречивую концепцию «национально-территориальной автономии». Границы территорий и этносов в России никогда не совпадали, но сторонники компромиссной идеи «национально-территориальной автономии» закрывали на это глаза, не говоря уж о более глубоких противоречиях.
