Знамя - [70]

«Беги! Беги! — слышался, казалось, над самым ухом, спокойный повелительный голос. — Надо спасти других! Надо спасти остальных!»

Станда стремительно вскочил, левая нога, совершенно уже одеревеневшая, подгибалась, но он не поддался. Он напряг, чтобы бежать дальше, все свои силы, силы двадцатитрехлетнего парня, закаленного работой в каменоломне; он как будто всем телом боролся со страшным врагом, казалось, каждым своим шагом он наносил удары, и на него сыпались сотни ударов в ответ.

Пронизывающая боль в левой ноге, прерывистое дыхание, глаза, залитые потом, намерзающим на бровях и ресницах… Но Станда бежал! Иногда ему казалось, что Алеша бежит рядом с ним, совершенно отчетливо он слышал за спиной его прерывистое дыхание, скрип снега под ногами. И все время слышится: «Беги! Беги!» И иногда казалось, что он видит себя со стороны, видит, как скользит по раскатанному льду, как спотыкается о камни, торчащие из снега. «Беги! Беги!» — кричал он в эти минуты сам себе, огорченный тем, что дорога убывает так медленно.

— Стой! — раздалось перед ним в темноте, когда он уже терял сознание. Остановился. Нет, просто повис в воздухе и молча упал в объятия разведчика Толи. Глаза у Станды закрылись сами, сознание почти угасло. Он был у цели. Словно издалека он слышал отрывистые вопросы Толи, чувствовал, что летит по воздуху… Это бежит Толя с ним на руках, скачет невероятными прыжками через лесные заросли в волшебных семимильных сапогах, о которых Станда знает из детских сказок… Он падает, падает, как в том ущелье… А теперь он уже в землянке, на знакомых нарах капитана Олексинского; снова он смотрит, словно со стороны, как Олексинский разрезает ножом левую штанину.

— Ранен навылет… выкарабкается! — ощупывает кто-то толстыми мужскими пальцами небольшую красную дырочку в середине бедра. «Ранен?» — удивляется про себя Станда и вдруг вспоминает, что когда он бросился в ущелье, то споткнулся левой ногой о какое-то деревцо и тут же полетел головой вниз…

Ага, ранен! На пересохшем языке Станда почувствовал обжигающий вкус коньяка, чья-то рука, пахнущая табаком, приподняла его веки. В голове вдруг вспыхнуло алешино: «Беги!»

Все сразу стало ясно. Станда приподнялся на локтях и закричал капитану изо всех сил:

— Измена! Измена! На Гладкой мы попали в засаду. Спасите…

Станда Марек напрягает все свои силы, хочет вскочить, бежать с остальными, но чувствует, что какая-то тяжесть лежит у него на голове.

Что это такое? Рука матери!

Под потолком его комнатушки горит слабая электрическая лампочка. Мария Марекова склоняется над постелью и испуганно смотрит на Станду:

— Проснись, проснись же, сынок… я здесь, около тебя, видишь, мама…

Пристыженный Станда сел на постели, провел рукой по вспотевшему лбу:

— Уснул… чорт побери! Который час?

В обрубке левой ноги он чувствовал острую, колющую боль. Словно небольшая красная дырочка в бедре над коленом еще совсем свежа.

* * *

«Чш-шш, чш-шш, ч-шш», — брызжет струйками в жестяной подойник пенящееся молоко. Это единственный громкий звук в мирной вечерней тишине коровника, в котором уже потеплело от дыхания коров. Вверху, под потолком, если хорошенько прислушаться, тонюсенько звенит поврежденная нить единственной лампочки, преждевременный комариный писк. Коровы дремлют, их не тревожат незнакомые женские руки, которые прикасаются к теплым шершавым соскам. Иногда только какая-нибудь корова притронется мягким холодным носом к автоматической поилке: зажурчит струйка воды, слышится хлюпанье.

Власта Лойинова, одна из четырех доярок в кооперативном коровнике, уже кончает доить тринадцатую корову. Осталось еще четыре, а если другие женщины не успеют, то еще одна, две коровы сверх того — и первая дойка в кооперативе будет закончена.

Побаливают пальцы, болят и ладони от непривычно продолжительной работы; но вы привыкнете, руки, завтра и послезавтра перестанете болеть! Теплым белым ручьем льется молоко из полного подойника в большую деревянную кадушку, уровень молока в ней становится все выше и выше: посмотрите-ка, бабочки, такого молочного пруда я отроду не видывала! Сто литров! Верно? Будет еще больше, вот посмотрите!

— Мы могли бы уже выкупаться в нем, как, говорят, в старину делывала королевна из Цабы, чтобы стать красавицей! — смеется бабка Вондрачиха, все лицо которой покрыто сеткой морщин; с детской радостью она наклоняется над огромной кадушкой, словно собираясь увидеть на белой поверхности молока свое отражение, но тут же добродушно смеется:

— Такую старуху, как я, все равно красивей не сделаешь! А вот Власта… так она хороша и без молочной ванны!

Власта Лойинова, нагнувшаяся под широкий живот Клоудны, тихонько счастливо смеется. Не из-за этой болтовни бабки Вондрачихи: у той язык, что мельница, знай себе мелет без передышки, ни живого ни мертвого не пропустит. Власта смеется счастливому концу этого дня.

Мы, коммунисты, поставили, как всегда, на своем. Разрушили еще одну перегородку в человеческих умах. Мы, как рвущаяся весной полноводная река, перед нами ничто не устоит: мы боремся со старой жизнью, увлекаем людей к новой, уверенно идем к своей цели. Мы построим жизнь, необходимую для трудящихся: в ней не будет страха перед голодом, боязни потерять работу, не будет войн, не будет барских прихвостней. Люди будут свободно и радостно жить тем, что создали своим трудом.