Знак Вирго - [4]
— Учитель называется! — сказал Лесин.
— Тише! — Юра постучал по столу. — Ты что стоишь, Грунина?
— Я же отвечаю.
— Ну, отвечай.
— Не буду, — сказала Грунина и села.
— Смотри, «неуд» поставлю.
— За что?.. Я же не могу так. Все кричат, подсказывают… А ты…
Она заплакала.
— Перестань реветь, — сказал Юра. — Ведь еще не поставил.
— Да, когда поставишь, поздно будет.
— Так… Теперь второй вопрос, — сказал Юра.
— Еще на первый не ответили!
— Верно. Кто будет?
— Я! — крикнул Нёма и побежал по проходу к доске. — Значит, когда это было, да? Это было, когда кардинал Ришелье решил все делать сам и управлять страной. Ему и фамилию такую дали — «Ришелье», потому что он за всех все решал. У него были гвардейцы, а у короля мушкетеры… А потом…
Нёма говорил громко, долго, и все молчали и слушали, и Юра тоже слушал. Он глядел на Нёму, на ребят, на Анну Григорьевну, на желтый двухэтажный дом за окном, выходящим на Мерзляковский переулок, но почти ничего не слышал и не понимал.
Нёма замолчал. Юра с удивлением взглянул на него.
— Все? — сказал он. — Правильно, садись.
— Какая отметка? — крикнул долговязый Волков с задней парты.
— «Оч. хор.», — сказал Юра. — Тише! Что смешного?
— Он тебе «Три мушкетера» рассказывал! — закричал Алданов. — Александра Дюма. А ты уши развесил!
— Сам ты развесил! Иди к доске отвечать!
— Не пойду!
— Пойдешь! Сейчас отметку поставлю.
— Получишь!
— Иди отвечай! — крикнул вдруг длинный Волков. Он не любил Алданова. — Ты ведь больше всех знаешь!
— Не ходи! — крикнул Лесин.
— Иди!
— Не ходи!
Кто-то замяукал. Стоял невообразимый шум.
— Прекрати мяукать! — заорал Юра. — Это ты, Алданов?
— А тебе что?
— Выйди из класса!
— Сам выходи!
— Выйди, а то…
— Попробуй!
— Давай следующий вопрос! — предложил Шура Кацман. — Какие нам Анна Григорьевна давала… «Почему писатель сравнил Гавроша с воробьем?»
«Каким еще воробьем? — подумал Юра. — Причем тут воробей?..» И ему стало вдруг невыносимо обидно, даже в носу защипало: воробей какой-то… Все смеются, некоторые даже грозят…
И тут раздался звонок: тетя Нюра, как всегда, ходила по коридорам с колокольчиком в руке. «Так быстро? Наверно, по ошибке…»
— Так, — сказала Анна Григорьевна и отошла от окна. — Все успокоились… Садись на место, Юра… Запишите задание на дом… Очень хорошо… Следующий урок арифметика. Его прове…
— Я больше не буду! — закричал Юра.
— Его проведу я, — сказала Анна Григорьевна. — Идите все на перемену.
— Отметки считаются? — спросил Васильков.
— Нет, — сказала Анна Григорьевна.
Все остальное время в школе и когда один шел домой — по Никитскому бульвару, потом через площадь, где памятник Тимирязеву, и налево на Малую Бронную — Юра не мог простить себе, что сразу не сообразил, о чем рассказывал Нёма, и почему до сих пор не прочитал роман В.Гюго «Отверженные». Интересно, есть он у них дома?..
По пути Юра, как всегда, прошел мимо невысокого здания еврейского театра, на афише которого написано (Юра знал это, не глядя): «Сегодня — „Три изюминки“, завтра — „Колдунья“». Или наоборот. Потом был большой красивый дом с эркерами, за ним — зеленый одноэтажный с забором, и на калитке жестяная дощечка: «Портной Лев во дворе». По булыжной мостовой Юра пересек Большую Бронную (ему всегда было обидно: почему «Большая»? Она же меньше их «Малой»!), и тут уже — красный кирпичный дом номер 10, соседний с ними, и у одного из подъездов обычно сидит толстый армянин, который не раз говаривал добрым и скользким, как его лоснящееся лицо, голосом: «Малшик, иди сюда!» Но Юра не подходил.
Только у перекрестка двух Бронных Юра перестал думать о сегодняшнем своем позоре, потому что вспомнил, что последнее время здесь гуляет огромный Джек, из породы сенбернаров, которые живут ровно двадцать четыре года — дольше, чем все другие собаки в мире. Но Джека сегодня не было. И толстого армянина тоже.
Юра свернул в арку двора, первое парадное налево, побыстрей взбежал на третий этаж — второй он не очень любил: там была полукруглая долька окна, дававшая мало света, — позвонил три раза. Три — любимое его число…
Мать уже не кормила брата Женю, как утром, бабушка не возилась на кухне. Обе сидели в столовой и смотрели на Юру, словно он что-то натворил… Может, тетя Аня успела сообщить по телефону о его позоре?..
— Люка, — сказала мать, — я хочу сказать тебе… ты должен знать… Папа сегодня не вернется…
— В командировку уехал? А куда? Опять в Алма-Ату?
— Он не вернется… скоро… Он не в командировке… Его арестовали.
Голос матери казался ровным, почти бесстрастным, да Юра и удивился бы, услышь он, что мать кричит в голос или рыдает; как, впрочем, и если бы она закатывалась от смеха или вообще безудержно веселилась. Все это было не в характере Надежды Александровны…
— …Как арестовали? Папу?.. По правде? — спросил Юра.
— Да, — ответила Надежда Александровна. — Утром его увезли эти люди.
— В тюрьму?! А что он такого сделал?
До сих пор Юра знал слово «арестовали» только по книгам (мистера Пикквика арестовали и посадили в долговую яму, которая, как ни странно, оказалась не в земле, а на поверхности, и где с ним был его неунывающий слуга Сэм Уэллер). Но Юра не мог предположить, не мог представить, что взрослые с давних пор хорошо уже знают то слово не по книгам и кинокартинам, а привыкли, притерпелись к нему и к другим, не менее зловещим — таким, как «страх», «голод», «заключение», «расстрел»… Не ведал Юра и о том, что разговорчивый и подвижный, задорно поблескивающий стеклами своего пенсне со шнурочком мамин дядя Евсей Ещин уже более десятка лет живет в постоянном страхе — за себя, за своих сыновей Михаила и Костю, за дочь Таню, потому что состоял когда-то в партии кадетов, даже выпускал газету «Нижегородский Листок»; а третий его сын Леонид был юнкером, белогвардейцем, служил в Добровольческой Армии в частях у генералов Молчанова и Каппеля, ушел вместе с ними в Маньчжурию. И уж совсем бы удивился Юра, знай он, что развеселый дядя Гриша Пиралов, муж маминой старшей сестры Любы, неуемный сочинитель шуточных стихов и шарад, всегда вносивший в их дом столько шума и веселья каждым своим приездом из-под Баку, — что этот дядя Гриша тоже живет в неизменном страхе и напряжении, в ожидании самого плохого — особенно после ареста своего брата, корабельного инженера Семена, и никуда не выходит из дома — только до школы, где преподает рисование ораве не слушающих его учеников, и обратно…
Сборник рассказов советских писателей о собаках – верных друзьях человека. Авторы этой книги: М. Пришвин, К. Паустовский, В. Белов, Е. Верейская, Б. Емельянов, В. Дудинцев, И. Эренбург и др.
От автораМожет быть, вы читали книгу «Как я ездил в командировку»? Она про Саню Данилова, про то, что с ним происходило в школе, дома, во дворе, в горах Северного Кавказа, в пионерском лагере…В новой моей книге «Кап, иди сюда!» вы прочтёте о других событиях из жизни Сани Данилова — о том, как он обиделся на своего папу и чуть не побил рекорд Абебе Бекила, олимпийского чемпиона по марафону. Узнаете вы и о том, что хотели найти ребята в горах Дагестана; почему за Ахматом приезжала синяя машина с красной полосой; в кого превратился Витя всего на три минуты; как Димка стал храбрецом, и многое, многое другое.«Ну, а кто же такой Кап?» — спросите вы.Конечно, это лохматый чёрно-пегий пёс.
Продолжение романа «Черняховского, 4-А».Это, вполне самостоятельное, повествование является, в то же время, 6-й частью моего «воспоминательного романа» — о себе и о нас.
Сборник рассказов Ю. Хазанова о том, какие истории приключались с псом Капом, с Вовой, и с Кирой-Кирюшей.
От автора: Эта книга и самостоятельна, и служит, в то же время, продолжением предыдущей, носящей не слишком ясное название «Знак Вирго», что означает «Знак Девы», под которым автор появился на свет.Общее заглавие для всего повествования о своей жизни, жизни моего поколения и, в какой-то степени, страны я бы выбрал «Круги…», или (просто) «Это был я…» А подзаголовком поставил бы пускай несколько кокетливые, но довольно точные слова: «вспоминательно-прощально-покаянный роман».
Продолжение романа «Лубянка, 23».От автора: Это 5-я часть моего затянувшегося «романа с собственной жизнью». Как и предыдущие четыре части, она может иметь вполне самостоятельное значение и уже самим своим появлением начисто опровергает забавную, однако не лишенную справедливости опечатку, появившуюся ещё в предшествующей 4-й части, где на странице 157 скептически настроенные работники типографии изменили всего одну букву, и, вместо слов «ваш покорный слуга», получилось «ваш покойный…» …Находясь в возрасте, который превосходит приличия и разумные пределы, я начал понимать, что вокруг меня появляются всё новые и новые поколения, для кого события и годы, о каких пишу, не намного ближе и понятней, чем время каких-нибудь Пунических войн между Римом и Карфагеном.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
О чем эта книга? О проходящем и исчезающем времени, на которое нанизаны жизнь и смерть, радости и тревоги будней, постижение героем окружающего мира и переполняющее его переживание полноты бытия. Эта книга без пафоса и назиданий заставляет вспомнить о самых простых и вместе с тем самых глубоких вещах, о том, что родина и родители — слова одного корня, а вера и любовь — главное содержание жизни, и они никогда не кончаются.
Нечто иное смотрит на нас. Это может быть иностранный взгляд на Россию, неземной взгляд на Землю или взгляд из мира умерших на мир живых. В рассказах Павла Пепперштейна (р. 1966) иное ощущается очень остро. За какой бы сюжет ни брался автор, в фокусе повествования оказывается отношение между познанием и фантазмом, реальностью и виртуальностью. Автор считается классиком психоделического реализма, особого направления в литературе и изобразительном искусстве, чьи принципы были разработаны группой Инспекция «Медицинская герменевтика» (Пепперштейн является одним из трех основателей этой легендарной группы)
Перед вами первая книга прозы одного из самых знаменитых петербургских поэтов нового поколения. Алла Горбунова прославилась сборниками стихов «Первая любовь, мать Ада», «Колодезное вино», «Альпийская форточка» и другими. Свои прозаические миниатюры она до сих пор не публиковала. Проза Горбуновой — проза поэта, визионерская, жутковатая и хитрая. Тому, кто рискнёт нырнуть в толщу этой прозы поглубже, наградой будут самые необыкновенные ущи — при условии, что ему удастся вернуться.
От автора: Это — четвертая часть моего «Собрания воспоминаний и размышлений». Она, как и предыдущие части, и вполне самостоятельна, и может считаться продолжением.Здесь вы столкнетесь с молодыми, и не очень молодыми, людьми конца пятидесятых и начала шестидесятых годов прошлого века; с известными и неизвестными (до поры до времени) литераторами, художниками, музыкантами; с любовями, изменами и предательствами, с радостями и горестями нашей жизни… В общем, со всем, что ей сопутствует.