Письмо пришло из Москвы в декабре 1938-го года. Светло-зеленый конверт, двадцатикопеечная тоже зеленая марка. На ней — радостно улыбающаяся работница в комбинезоне, в белой блузке, белой косынке. Адрес на конверте: Ленинград 116, почтовый ящик 812, слушателю Юрию Хазанову. Слушатель Хазанов вытащил это письмо из ячейки большого деревянного ящика, стоявшего в вестибюле академии.
Юрочка!
Как ни странно, ты все-таки написал. Не могу сказать, что совсем не ждала от тебя каких-нибудь сведений, но все же надежды было не очень много. Очень рада, что ошиблась, даже больше, чем рада.
Так, значит, ты в Ленинграде живешь и учишься. Как-то не верилось до сих пор, а теперь вот, кажется, дошло. Жалко, что ты сам, по-моему, не дооцениваешь того, что сделал. Серьезно, ты чудак какой-то, надо гордиться, а он вбивает себе в голову разные глупости — нравится, не нравится — как будто на экскурсию приехал. Надо уметь применяться и примиряться. Как мы живем в своем подвале и не жалуемся. И мама все время болеет, и племянник Колюшка вот заболел, очень высокая температура. Про сестру говорить не буду, ты, наверно, немного знаешь. Тебе же надо выбросить все из головы и, по мере возможности, заниматься. Думаю, там у вас не скучнее, чем в Москве.
Как хотелось бы посмотреть на всех людей, окружающих тебя, и, конечно, на тебя, окружающего их. Насчет твоих финансов, это у тебя так без привычки. Привыкнешь — будет хватать.
В Москве однообразица и скучища, но, как ни странно, время летит быстро, не успеешь опомниться, а уже выходной. Работаю в поликлинике в регистратуре, собираюсь поступить на курсы подготовки.
Из школьных ребят чаще вижу Милю Кернер и Маню Соловьеву, они показываются. Остальных так, встретишь случайно. Я к Миле захожу редко, чаще она забегает. Занимается она в своем юридическом с удовольствием, сейчас готовит какой-то доклад о Платоне, вообще увлечена философией. Я передала ей твой привет и через нее вашему другу Муле, а она обижается, что сам написать не можешь. Соня Ковнер опять на очный не поступила, говорит: неохота, останусь в заочном. А Ванда, молодец, учится, несмотря, что совсем без родителей. Катюша тоже, мать у нее работает, я была у них дома — вроде ничего, настроение терпимое, я думала, будет хуже, но, вообще-то, ужасно. Женя Минин, по сведениям, тоже учится, он к Миле совсем не заходит. Аня и Маша поступили в железнодорожный… (От автора: это, в основном, о тех, у кого арестовали родителей — поодиночке или обоих сразу).
На этих днях была в филиале Художественного на концерте памяти Островского. Вспоминала тебя — как мы ходили. Силы были очень хорошие, вроде Яблочкиной, Тарханова и т. д. (От автора. У Лиды, которая прислала это письмо, к тому времени появится любовник — впрочем, слово тогда чуть ли не ругательное, — появится возлюбленный, друг, покровитель, намного старше ее; он кем-то работал в театре, помогал Лиде деньгами. Она так и не выйдет замуж, эта девушка с удивительно красивыми коровьими глазами, отзывчивая, рассудительная… Будет ухаживать за больной матерью, опекать спившуюся старшую сестру, ее двух детей, Колю и Таню. Таня попадет в дурную компанию, станет пить, воровать, сядет в тюрьму. Лида будет их всех вызволять, наставлять, кормить из своей скудной зарплаты регистратора поликлиники. Долго будет длиться связь с тем пожилым, женатым… И жизнь пройдет…)
Ну, Юраш, хватит на сей раз. Надо идти в аптеку за лекарством для Колюшки. Если появится еще желание черкнуть, ни минуты не раздумывай. Буду очень, очень рада. Пока всего хорошего. И, пожалуйста, не скучай и учись как следует.
Лида Огуркова
На этом их переписка с Юрием закончилась. (Эпистолярный жанр не был тогда в почете.)
Еще раньше Лиды прислал Юрию письмо его одиннадцатилетний брат Женя.
Надо признаться, что теперь, когда думаю об этом, поступок брата представляется почти героическим. Ведь все годы совместной жизни Юрий относился к нему, мягко говоря, не лучшим образом — придирался, одергивал, порою рукоприкладствовал, устраивал скандалы — словом, вел себя примерно как их бабушка с самим Юрой. Поэтому ничего, кроме облегчения, после его отъезда Женя чувствовать не должен был. И уж, тем более, никак не стремиться поскорее увидеть снова своего раздражительного братца. Однако меньше чем через месяц Юрий читал следующее.
