За три тысячелетия до Рождества Христова первые шаги на пути к цивилизации были сделаны в Южной Месопотамии, в низовьях рек Тигра и Евфрата. Эта древняя земля между двух рек — «Шума» — была родиной шумеров. Их этническое происхождение до сих пор является загадкой.
Этот народ внес три огромных вклада в общий прогресс человечества, не считая создания первых земледельческих общин, руководимых твердой властью. Измерение времени в часах, сутках и месяцах, давшее начало современному календарю, и астрология — наблюдение за звездами, и их влиянием на земную жизнь, которая приводит нас к науке астрономии, — вот первые два вклада шумеров в культуру своей эпохи.
Но третий вклад был наиболее важным из всех, ибо высшие жрецы древней Месопотамии открыли путь к человеческому бессмертию. Этот путь не имел ничего общего с вечным единением человеческого духа с его земной оболочкой, но он позволял сохранить знания, накопленные человеком за всю его жизнь. Высшие жрецы создавали новый мир, изобретая «письменность»; еще ни одно выдающееся открытие, сделанное с тех пор людьми, не оказывало столь сильного влияния на их духовное развитие.
И мало что известно нам об этом древнем народе.
Приблизительно за 2400 лет до Рождества Христова шумеры были поглощены соседними племенами, стоявшими на более низких ступенях развития; полудикие завоеватели впитали в себя культуру побежденного ими народа, распространив ее на иные земли. Высочайшие достижения шумеров дожили до наших дней; однако в сокровищнице всемирной истории не сохранилось никаких легенд и преданий шумеров, позволяющих ответить на вопрос, откуда они пришли в эти земли, ибо все записи, если таковые существовали, были уничтожены или надежно спрятаны королями, князьями и высшими жрецами.
Возможно, это было сделано неспроста.
Этот человек улыбался. Холлоран улыбался, хотя положение дел совсем не должно было располагать его к улыбкам.
Он должен был испугаться — душа должна была уйти в пятки от испуга. Но он не испугался. Он был спокоен — даже слишком спокоен для человека со здравым рассудком. Казалось, что... что все происходящее его забавляет. Словно он смотрел интересный спектакль, сидя в театральной ложе. Будто бы два «Армлайта» и «Уэбли» 38-го калибра, направленные на него, не являлись достаточной причиной для беспокойства.
Ничего, скоро эта слабая, едва заметная усмешка исчезнет с его небритого лица. Приближалась минута взаимной расплаты, страшной, ужасной расплаты.
Дуло револьвера Мак-Гиллига указало на фургон, стоящий в тени деревьев на обочине дороги:
— Ваш человек там.
По резкому, грубому голосу, которым он произнес эти слова, можно было догадаться, что манеры Холлорана раздражают его.
— А ваши деньги тут, — ответил Холлоран, слегка подтолкнув ногой объемистый кожаный чемоданчик, лежащий на земле.
Мак-Гиллиг в упор смотрел на своего противника. Когда он разговаривал с сыщиком по телефону, ему почудился легкий ирландский акцент в голосе Холлорана — в том, как он произносил некоторые слова и ставил ударения. Но сейчас перед ним стоял чистокровный бритт, вне всякого сомнения.
— В таком случае, нам хотелось бы получить их, — сказал Мак-Гиллиг. Как только он произнес эту фразу, первые лучи солнца пробились сквозь утренний туман, разгоняя серую мглу на склонах гор. С веток деревьев, с кустов, растущих вдоль дороги, падали крупные капли, а высокая трава пригнулась к земле после недавнего дождя. Но воздух был на удивление чист и прозрачен — вольный воздух, не оскверненный бриттами и их зловонием, как сказал бы Мак-Гиллиг. В миле отсюда проходила граница, за которой вся земля была поражена злокачественной опухолью. Ирландец считал свое оружие чем-то вроде скальпеля хирурга.
Мак-Гиллиг, командир бригады добровольческой Ирландской Республиканской Армии, и Холлоран застыли в напряженных позах, разглядывая друг друга. Никто не двигался.
Наконец Холлоран нарушил молчание:
— Сначала покажите нашего клиента.
Немного помедлив, Мак-Гиллиг кивнул одному из своих спутников — восемнадцатилетнему юнцу, уже успевшему совершить два своих первых убийства во имя Свободной Ирландии. Тот перевернул свой «Армлайт» дулом вверх и, прижав приклад к бедру, не спеша двинулся к фургону. Ему пришлось долго жать на ручку задней дверцы автомашины, и все же она никак не открывалась.
— Подсоби ему, — приказал Мак-Гиллиг второму военному, стоявшему слева от него. — Не беспокойся об этих двух: они не шелохнутся. — И он взвел курок своего «Уэбли»; щелчок, раздавшийся в зловещей тишине, прозвучал как грозное предупреждение.
Тем не менее его второй компаньон, который был постарше Мак-Гиллига и, очевидно, уступал своему командиру в храбрости, продолжал держать под прицелом двоих англичан, медленно отступая к фургону.
— Нам пришлось вкатить дозу вашему парню, — сказал Мак-Гиллиг Холлорану. — Чтобы успокоить его, вы понимаете. К завтрашнему утру он будет как огурчик.
Холлоран никак не отреагировал на это.
Задняя дверца фургона наконец распахнулась, и стало видно скорчившуюся фигуру внутри. Старший военный неохотно повесил винтовку на плечо и вместе с юнцом забрался в кузов. Они выволокли неподвижное тело из машины, поддерживая его и одновременно прикрываясь им от англичан.
