Мир и война - [2]

Дорогой Люка! Как поживаешь? Я так себе. Эти строки пишу нашей испорченной авторучкой, которую перед тем, как писать, починил. Способ починки очень прост: взял спичку, вставил в отверстие и начал вывертывать перо и, представь, я его вывернул, спичку обломал, и… все! Недавно прочел «Овод», который произвел на меня довольно большое впечатление. За это время, когда мы перееха… (тут стоит огромная клякса) с дачи, я прочитал следующие книги: 1) Герой нашего времени. 2) Овод. 3) Начал Кюхлю. 4) Всадник без головы. А ты что прочитал? Напиши мне в письме. Как ты живешь? Какая форма? Какие нашивки на воротничке? Сообщи все письмом. Извини меня за кляксу. Клякса произошла, потому что я в мою импровизированную ручку налил много чернил, и они пошли через перо. А в общем, дела идут и жизнь легка. Печальных сюрпризов нет, но хороших тоже. Скоро пойду смотреть «Профессор Мамлок». Письмо напиши обязательно только мне.

До свидания. Надеюсь, что в январе приедешь.

Женя.

Как видим, благородный ребенок совсем не держал зла. Впрочем, возможно, усиленная тяга Юрия к покаянию заставляет его сейчас несколько преувеличивать свои прегрешения…

И еще одно письмо — посланное на целых полвека позднее, в Москву, но имеющее отношение к тем годам, о которых речь. Адресат тот же.

Дорогой Юра!

Давно не писала, но вы все всегда со мной, с нами… О том, что происходит у вас, мы информированы, понимаем и представляем довольно ясно, от этого весело на сердце не становится. Сюда ринулись сейчас тысячи, тысячи, и, как все будет, предсказать трудно. Людям нужны квартиры, работа… Меня беспокоит ваше здоровье, имеете ли достаточно нужных лекарств…

Ты пишешь, что закончил первую часть своего «вспоминательного» романа. У меня нет терпения, так хочется прочесть его: пройтись по нашему городу, нашим улицам, встретить дорогих мне знакомых людей — Лиду Огуркову, покойного Мулю, Женьку, Таню… саму себя…

Ты спрашивал про Ленинград. Помню очень немного: как приехала в сороковом году, как гуляли по его прекрасным проспектам, как ты важно выглядел в своей военной одежде. По правде сказать, на настоящего военного ты похож не был, а будто бы мальчик надел форму и красуется в ней.

Помню, ходили на вечер в Военно-морское училище, где был курсантом мой двоюродный брат Нюма. Он потом всю войну служил на торпедных катерах — «смертниками» их называли, но остался жив. Сейчас на военной пенсии, живет в Баку, преподает в военном училище. Когда случились там эти страшные события — убийства, грабежи и все такое, — тоже хотел уехать, но остался. Что же это делается, Юра? До чего дошло? Раньше такого не было, в годы нашей юности. Почему? Неужели нужна только грубая сила, чтобы не допустить всего этого? А если дается послабление, то и начинается во всех концах? Не хочется так думать, но получается так…

Еще вспоминаю, в один из дней мы пошли с тобой в ресторан — ты же был настоящий «ресторанный волк» — в «Квисисану». Недалеко от нас сидела веселая мирная компания. Вдруг в зал вбежала разъяренная женщина, подскочила к одному из сидящих и с истерическим криком ударила его по лицу. И вся компания ушла. Вот так в нашу жизнь врывается что-нибудь: война, арест, смерть, отъезд на чужбину — мало ли что… Но тогда меня эта история не заинтересовала и философских выводов я из нее не делала. Тогда меня поразило, как ты выпил чуть не подряд два стакана водки. (Они подавали в стаканах, Боже мой!..)

Знаешь, Юра, я, пожалуй, только сейчас поняла, что ты во многом был прав, когда говорил, как все плохо. Сейчас словно пелена упала с моих глаз, а раньше так хотелось верить, и я верила, что не напрасно у нас все эти вечные нехватки, жертвы, верила, что должно стать и становиться все лучше — потому что ведь сама идея прекрасна, но осуществление ее задержалось, когда страшный молот сталинизма обрушился на страну. Я и сейчас считаю, что идея осталась незапятнанной и нужно ее осуществить. И в той стране, где теперь живу, — тоже. Не так у нас хорошо, как многие думают.

Но, все-таки, почему… почему? Этот вопрос не дает покоя. Почему все так повернулось? И в национальных делах, и в экономике? И эта страшная преступность! Я все время боюсь за вас. Пишите чаще…

Я немного расклеилась последнее время, стенокардия замучила. Возможно, придется сделать операцию на сердце, но пока не хочу думать о ней, хотя здесь делают быстро и удачно. Сын моего Цви, как всегда, много работает, на вакации собирается в Штаты к сестре. Может, и мы поедем. Софа с мужем опять уехала в Англию, детей оставили мне. Для меня это огромное удовольствие, я их так люблю, этих мальчишек. Сын Кати, Шахав, еще в армии, но каждую неделю бывает дома, у него, слава Богу, все хорошо. Катя прогнала своего очередного… опять в плохом настроении, пишет стихи, готовит новую книгу по бухгалтерскому учету или как там называется.

Все передают вам приветы.

Крепко вас целуем.

Миля, Цви, дети

25.09.90, Тель-Авив

2

Вот краткий, довольно сухой отчет о том, как Юрию жилось в том году.

Первые месяцы учебы в Академии было не до скуки, не до всяких там упаднических настроений: новая обстановка, новые знакомства и дружбы, так же быстро начинавшиеся, как и кончавшиеся; новые предметы, которым обучали и в которых он почти ничего не понимал и не имел желания понять; выдача, примерка и подгонка обмундирования — он получил фуражку с черным околышем под бархат (может, с настоящим бархатом), гимнастерку, черные петлицы с голубым кантом и значком технических войск — золотистый молоточек и гаечный ключ; еще выдали самый настоящий командирский ремень отличной кожи, с портупеей, полевую сумку, планшетку, а также синие бриджи, тоже с голубым кантом, длинную шинель, кирзовые сапоги, и чуть позднее — прекрасные хромовые. И портянки. Целых две пары. Все это богатство он обрел в первом своем общежитии на Университетской набережной, где их поместили в небольших комнатах, человек по десять в каждой. Сколько часов провели они в ту пору возле настенного зеркала, подсчитать невозможно!