Вторая мировая война, вспыхнувшая 1 сентября 1939 года, не должна была начаться. Это была случайная война.
Решительно никто осенью тридцать девятого не хотел воевать. Кроме одного человека — Адольфа Гитлера. И его собственные генералы не разделяли уверенности фюрера в победе.
Наше представление об экономическом превосходстве Германии — результат исторического воображения и воздействия нацистской кинохроники. Экономика той Германии была второразрядной. Как, скажем, сегодня экономика Ирана или Южно-Африканской Республики, вполне успешных, но далеко не передовых стран. Уровень жизни немцев сильно отставал от их более развитых соседей. Летом в Германии дети ходили босиком — родители не могли купить им обувь.
Проведенная нацистским режимом мобилизация экономики была невиданным экспериментом по переброске ресурсов в военную сферу. Но Гитлеру не под силу оказалось изменить глобальный баланс сил. Германия все равно не была настолько сильна, чтобы создать военную машину, способную сокрушить всех ее противников.
Вооруженные силы отражали отсталость Германии. Большинство солдат вермахта отправились на Вторую мировую войну пешком. Боеприпасы, снаряжение, армейское имущество перевозились в основном на лошадях. Так что не стоит считать, что вермахт создавался как современная, моторизованная сила для блицкрига. Германия не располагала такими возможностями. Немецкая армия в определенном смысле оставалась «бедной армией». И только военная служба знакомила деревенских юношей с моторами и машинами, радиоаппаратурой и радиолокаторами.
Почему же в сентябре 1939 года Адольф Гитлер начал мировую войну, которая не могла не закончиться поражением?
Вот это и есть главный вопрос.
Ответ на него можно искать только в сфере идеологии. Если бы Гитлер был способен рационально мыслить, он не решился бы на войну, которую Германия ни при каких обстоятельствах не могла выиграть.
Немцы отчаянно завидовали англичанам, считали, что живут в нищете рядом с богатыми соседями. Немцам казалось, что успех и процветание англичан определяются тем, что Британия — это империя, владеющая природными ресурсами и колониями по всему миру. Немцы много трудились, много откладывали и все равно не могли разбогатеть. Они просто не верили, что нормальный ход экономического развития приведет их к процветанию. Они поверили Гитлеру, что только новые территории и источники сырья могут сделать Германию богатой. Одна из самых удивительных черт немецкой политики состоит в том, что она постоянно находилась перед выбором между стремлением к национальному процветанию и враждебностью к соседям.
Немецкая экономика не могла существовать без импортных поставок. Девятнадцать миллионов немецких хозяйств не в состоянии были обеспечить население мясом, молоком и маслом. Но развивать сельское хозяйство нацистские руководители не хотели. Они видели выход в территориальных приобретениях.
Промышленность нуждалась в хлопке, шерсти, железной руде. Воздушный флот и автомобили жгли бензин, то есть нефть, и нуждались в покрышках из импортного каучука. Германия же в избытке имела только уголь. Остальное приходилось покупать. Нацисты пришли к выводу: зачем зависеть от внешнего мира, если можно заставить мир зависеть от Германии! Остальные проблемы разрешатся сами собой.
Европейские державы до последнего избегали войны. Память о Первой мировой была еще свежа, в Европе широко распространились идеи пацифизма. Все что угодно — только не война!
«Все французы опасались прихода Гитлера к власти, — вспоминал философ Раймон Арон. — С этого момента началась борьба: что делать, чтобы избежать войны? Тот, кто выступал за сопротивление Гитлеру, подозревался в том, что он хочет вовлечь Францию в войну. Обескровленная Первой мировой, Франция не могла выдержать второго кровопускания, даже если бы оно завершилось победой. Французы сделали все, чтобы война началась, именно потому, что они ее страшились…»
Между тем, как ни парадоксально это звучит, остановить войну можно было только твердой угрозой ее начать. Первые несколько лет нацистская Германия была настолько уязвима, что Гитлер отступил бы, столкнувшись с реальной опасностью. Но отступали европейские державы, наполняя его уверенностью в том, что он действует правильно. И с каждым шагом вялые угрозы Запада производили на Гитлера все меньшее впечатление. Ему грозили войной, а он не верил в решимость своих противников, и оказывался прав, потому что западные державы вновь и вновь шли на уступки.
Когда Англия и Франция, защищая Польшу, все-таки решились в сентябре тридцать девятого объявить Берлину войну, они по-прежнему не собирались воевать по-настоящему. Но отступать дальше было невозможно, позорно! Гитлер заявил о своих претензиях таким вызывающим образом, что миру ничего не оставалось, кроме как сражаться с ним.
Англия с Францией вступили в войну, вести которую не хотели. А Гитлер хотел!
Гитлер сказал послу Великобритании:
— Я предпочитаю воевать в такую пору, когда нахожусь в расцвете сил, в пятьдесят лет, а не позднее…
