Значит, я умерла - [42]

Я стал одеваться и заставил себя забыть о шраме. На визит в прошлое я отвел себе два дня. Ведь ясно же, что мое длительное отсутствие в Нью-Йорке — и в жизни моего сына — только добавит вес обвинениям, которые выдвигает против меня сестра. На миг у меня даже мелькнуло подозрение — а вдруг она подкупила доктора Хэвен, и та меня подставила? Ведь доктор Хэвен склоняла меня к немедленному отъезду, хотя прекрасно знала о замыслах моей сестры. «Хватит паранойи», — приказал я себе. Но, увы, другого оружия против семьи, кроме паранойи, у меня не было.

Я сел в метро и, как заправский турист, поехал на юг, к Бранденбургским воротам. Раньше я видел их только ночью, и мне запомнилась лишь золотая от специальной подсветки колоннада восемнадцатого века. Днем мое внимание привлекло совсем другое: колесница на самом верху и богиня победы, правившая четверкой коней. Студентом я прожил в Берлине полтора года, но так и не нашел времени посетить Рейхстаг или Мемориал убитым евреям Европы, хотя и тот, и другой находились всего в квартале от меня — один к северу, а другой к югу. Зато я часто проводил время в Тиргартене, берлинском аналоге Центрального парка.

Вот и теперь я остановился на большом бульваре, который пересекает Тиргартен, — улице Семнадцатого июня, названной так в память о восстании в Восточном Берлине. По идее, чтобы вспомнить месяцы, проведенные мной в Берлине, мне надо было бы погулять по дорожкам Тиргартена, мимо его фонтанов и каменных статуй. Но студентом я обычно приходил туда под газом. Советский военный мемориал на бульваре запомнился мне куда лучше, потому что именно там обычно назначал мне встречи деловой партнер моего отца Клаус фон Штром. «Твой отец хочет, чтобы я присматривал за тобой, но я обещаю не относиться к его желанию слишком серьезно, — заявил он мне, когда я поступил в университет. — Какой смысл жить в Берлине, если не позволять себе немножечко декадентства?»

Не знаю, что понимал под декадентством Клаус, но я взялся за дело серьезно. В школе я курил марихуану и пил отвар из мухоморов; в университете начал глушить голоса в голове кетамином, мидазоламом и опиатами. Мое падение было стремительным.

Колонна Победы с позолоченным идолом — символом военной мощи на вершине — наплывала на меня издалека, становясь тем отчетливей, чем ближе я подходил к ней. Берлинский зоопарк тоже оказался совсем рядом, к юго-западу от мест моих прогулок. В юности, вернувшись в этот город, где однажды чуть не расстался с жизнью, я чувствовал себя отчаянно храбрым, почти до наглости, но в зоопарк сходить так и не решился. На этот раз я пообещал себе, что все будет по-другому.

Но это потом, а сначала мне надо вспомнить время, которое я провел тут с Мирей.

К западу от Тиргартена, прямо рядом с ним, был мой университет — его архитектурный ансамбль располагался на Эрнст-Ройтер-платц. Помню, что месяц-другой я еще ходил на занятия, а потом почти перестал, так что никаких воспоминаний о том, как выглядел университет изнутри, у меня не сохранилось.

Я пошел на юг, по Кнезебекштрассе к бульвару Канштрассе, где все указатели показывали на восток, в сторону зоопарка, который был всего в двух кварталах оттуда. Даже не знаю, о чем я думал, когда в восемнадцать лет выбрал для жительства именно это место. Но тогда я наглухо заблокировал для себя прошлое и, наверное, так преуспел с наркотиками, что мог и не увидеть эти знаки.

Квартира, которую я тогда снимал, находилась где-то к югу от бульвара. Название улицы я вспомнил, только увидев его на стене дома, — Нибурштрассе. Точно, это она, все так же застроенная элегантными домами. Надо же, нашел, и даже довольно быстро…

Я хорошо помнил тот день, когда в мою дверь постучала Мирей. Темноволосая, бледная, с розово-красными губами, она походила на ожившую принцессу из сказки. «Извини за беспокойство, — заговорила по-английски с французским акцентом, — я только что переехала сюда — и потеряла телефон. Можно от тебя позвонить?»

Помню, как я стоял и пялился на ее шею в черном кольце чокера с серебряными заклепками. Совсем как у девушек из клубов фетишистов, в которые я ходил. Но мое внимание привлек не столько чокер, сколько крошечная стеклянная бутылочка, висевшая на тонкой цепочке. Она была наполнена чем-то красным. Мирей перехватила мой взгляд.

«Я — вампир в душе», — сказала она и лукаво улыбнулась.

Даже много лет спустя я почувствовал, как часто забилось у меня сердце, едва я вспомнил ту встречу. Мы познакомились в октябре, в начале второго курса, а к февралю Мирей уже была мертва. Все последующие годы я жил, старательно избегая любых напоминаний о ней. И только сегодня меня вдруг осенило: как странно, что такая красивая девушка взяла и позвонила мне в дверь… И еще одну вещь я вспомнил, глядя на дом, где все это случилось. Я говорил доктору Хэвен, что очнулся в своей квартире, но это было не так. Я жил на четвертом этаже и никогда не закрывал на ночь шторы, потому что мне нравилось видеть звезды в окно. А вот квартира Мирей была на первом этаже, и она всегда закрывала жалюзи, чтобы прохожие не заглядывали в окна. Так вот, когда я очнулся, в комнате горел свет, и жалюзи были опущены. Я повернул голову и увидел рядом Мирей…