Значит, я умерла - [41]

Глава 22 Тео

Полет через Атлантику прошел мучительно. Я дремал урывками, а просыпаясь, каждый раз вспоминал ответ Тедди, когда я сказал ему, что мне надо уехать на пару дней. «Опять? Ну ладно. Пока». Потом я снова засыпал — и видел во сне Кэролайн. «Я больше не хочу быть твоей женой. Разве это так трудно понять, Тео? Уходи из моего дома».

В общем, никакого приличного выбора у меня не было.

Несколько раз я доставал из кармана письмо, которое ношу с собой всегда, и перечитывал его, снова и снова подвергая сомнению свою нормальность.

Дорогой Тео Трэкстон!

Пишу Вам после прочтения статьи о Вас в журнале «Верв». Автор статьи цитирует Ваши слова: «Самым драматическим эпизодом моей жизни был случай, когда я в возрасте трех лет упал в вольер к тигру в зоопарке Берлина». Надеюсь, Вам известно, что «Зоо Берлин», как мы себя называем, обладает коллекцией из 20 000 видов, обитающих на территории в 33 гектара. В данный момент в нашей коллекции отсутствуют крупные кошки, поскольку наш Дом хищников проходит крупнейшую реновацию и все хищники перевезены в другие зоологические сады. Однако, прочтя статью о Вас, я все же решила предпринять некоторое расследование, поскольку нечестно было бы по отношению к новым владельцам направлять к ним животное, замеченное в агрессивном поведении по отношению к ребенку. Мое расследование показало, что случая, подобного тому, который описываете Вы, в нашем зоопарке никогда не было.

Не знаю, какие мотивы мог преследовать тот, кто выдумал эту историю, но я надеюсь услышать от Вас ее опровержение. «Зоо Берлин» всегда уделял и уделяет большое внимание вопросам безопасности как наших гостей, так и обитателей. Тем не менее в наше время есть немало тех, кто совершенно безосновательно считает любые зоопарки угрозой для людей и животных, а потому ничем не подтвержденные истории вроде Вашей могут лишь подлить масла в огонь их неприязни.

Благодарю Вас за внимательное отношение к данной проблеме.

С уважением,

^{Ута Нойманн.}

Я так и не связался с женщиной, которая написала это письмо, но сообщенная в нем новость буквально перевернула мою жизнь. Я хорошо помнил день, когда это случилось, — то есть я помнил, как мы с матерью гуляли в зоопарке и как она держала меня за руку. Конечно, одни события той прогулки уже почти стерлись из памяти — например, я смутно помнил, как мать покупала сувенир, огромного плюшевого тигра, — зато другие так и стояли у меня перед глазами. И ярче всего мне запомнилось именно падение в вольер. Я как-то ухитрился вскарабкаться вверх по решетке, где и висел, как мне показалось, целую вечность. Но потом все же упал, и тут на меня набросился тигр и вцепился в меня, как в куклу.

Этого тигра я всю жизнь видел потом в кошмарах.

Вот почему письмо сотрудницы берлинского зоопарка стало для меня потрясением, хоть и не сразу. Сначала я решил, что это мои родственники что-то напутали, рассказывая мне, как все было. Или я сам запутался: например, все произошло в другом зоопарке, а у меня в памяти застрял Берлин, потому что на ошейнике игрушечного тигра была надпись «Зоо Берлин». Тогда я сам решил проверить эту историю — и не нашел ни одного упоминания о подобном случае в зоопарке. Зато нашлось множество сообщений о трагедиях в частных поместьях, когда тигры или другие крупные кошки, которых заводили для забавы богатые люди, рано или поздно нападали на кого-нибудь из их гостей. Но подробности этих происшествий никак не состыковывались с тем, что помнил я. В общем, из этих поисков я сделал один вывод — родственники меня обманули.

Это была не главная причина, по которой я ушел из «Трэкстон интернешнл», но, когда настало время выбирать, я, зная правду, смог сделать решительный шаг. Но ошибся, думая, что Кэролайн захочет уйти со мной.

В Берлин я прилетел в середине утра. Зарегистрировался в первом попавшемся отеле из тех, которые выдало мне приложение для путешественников. Отель назывался «АС Гумбольдт», как и большой парк, раскинувшийся поблизости. Фактически это был район Митте, то есть центр Берлина, но административно относился все же к Гезундбруннену, где издавна селились рабочие и не шлялись толпы туристов. Остатки печально знаменитой стены с пограничным пунктом «Чарли» были так же далеки от него, как Марс. Район был мне незнаком, зато там располагался транспортный узел, так что добраться оттуда можно было куда угодно.

В моем номере оказались полы из сучковатых сосновых плашек, печальные черно-белые портреты на стенах, угольно-черная мебель и белоснежное крахмальное белье. Первым делом я принял горячий душ. Вытираясь, увидел свое отражение в зеркальных стенах ванной — и долго не мог оторвать взгляд от своего самого большого шрама. Он обладал странной притягательностью, этот длинный красный рубец, тянувшийся от ямки у меня под горлом почти до самого пупка. Когда я жил студентом в Берлине, то сделал себе татуировку — две строки из Кристофера Марло, разделенные этой зловещей красной чертой надвое:

У ада нет ни места, /ни пределов: Где мы — там ад, /где ад — там быть нам должно[10].

На мне были и другие шрамы, рваные следы от когтей хищника. Как ни странно, тот главный, самый длинный шрам спас мне жизнь — его оставили не когти зверя, а скальпель хирурга. Когда я учился в частной школе в Англии, то водил компанию с мальчишками, которые хвастались друг перед другом тем, кто глубже себя порежет, дольше продержит руку над пламенем, и разными другими ужасными штуками. Так мы рисовались друг перед другом, демонстрировали, кто из нас круче. Но боль была настоящая, и для меня она кое-что значила сама по себе. Она помогала мне укрощать темную сторону моего «я», ту самую, которая шептала «я полон скрытых страхов» и где обитало полуживотное-полубожество, требовавшее жертвоприношений. Поэтому я выделялся даже в нашей шайке мелких психопатов. Всех привлекал мой шрам, деливший меня на две половины, словно какой-то лабораторный экспонат. И, кстати, о силе детского воображения: когда я заявил своим дружкам, что этот шрам оставили жрецы культа ацтеков, которые пытались принести меня в жертву тигру, мне поверили безоговорочно.