Змей и Радуга. Удивительное путешествие гарвардского ученого в тайные общества гаитянского вуду, зомби и магии - [70]

Постоянные унижения и пытки не оставляли рабам шансов на перемену участи. Кто-то искал облегчения в членовредительстве, женщины шли в наложницы к рабовладельцам и вытравливали детей, зачатых от «коллег» по цвету кожи и несчастью, спасая не родившихся чад от неминуемого рабства. Другие мгновенно обретали свободу, лишая себя жизни. Но были и те, кто бежал на волю под покровом ночи. Одних подкармливала родня, и они скрывались неподалёку. Другие, особенно квалифицированные работники с хорошим креольским, уходили в города, где, выдавая себя за вольных людей, мулатов, терялись в безликом столпотворении базаров и доков. Единицы, дойдя до испанской границы, минуя саванну и горы, скрывались во всё ещё густых лесах. Их, как заплутавшую скотину, разыскивали и отлавливали охотники с собаками, получавшие за это плату[158]. В случае поимки беглецов ожидала порка и покаяние за «неподчинение божьему промыслу». Раб, оказавший сопротивление, мог быть убит и растерзан собаками. В этом случае с его плеча срезали клеймо для предъявления хозяину.

Но были среди марунов и люди другого типа, такие как Макандаль, они не желали скрываться в тени как дикий зверь, или пропадать в известняковых катакомбах, которыми испещрена доминиканская земля. Африканцы, готовые взять на себя ответственность за свою судьбу, готовые не только выжить любой ценой, но и покарать угнетателей за неправедное обращение, терзавшее их соплеменников. Покидая плантации, они забирали с собой всё, что могло пригодиться на воле – мула, мачете, нож, сельхозтехнику, одежду. С таким трофеями они примыкали к шайкам в дремучих лесах центральной части острова. Опорными пунктами служили настоящие крепости со рвом и частоколом. Повстанцы пополняли запасы продовольствия сбором плодов и периодическими налётами на плантации. Если беглецы-одиночки были для французов всего лишь головной болью, то целые неподконтрольные лагеря боевиков представляли реальную угрозу стабильности на всей территории.

Ответом колониального режима был беспощадный террор. В горные районы регулярно посылали карательные отряды, чьё снаряжение требовало немалых затрат. Захваченных в этих рейдах пленников четвертовали. Однако далеко не все белые возвращались с добычей, многие угнетатели нашли в горах свою смерть, безуспешно пытаясь разрушить питательную основу подполья, недосягаемую для французов, но досконально освоенную вездесущими марунами.

В результате, к концу XVIII-го века целые регионы оказались полностью изолированы от белых. В одном из горных районов повстанческое движение просуществовало целое столетие, а марунская община в горах Баоруко[159] процветала 85 лет, пока французы не предложили перемирие, по условиям которого маруны могли жить обособленным кланом. Атаман, прибывший на переговоры, оказался маруном с сорокапятилетним стажем.

В связи с провалом карательных операций в горах, колониальное руководство переключилось на ликвидацию каналов, по которым осуществлялось снабжение повстанцев продовольствием и разведданными. Страх перед ними подталкивал власти к ужесточению законов относительно передвижения и общения крепостных. Отныне рабам было запрещено ходить по ночам, посещать соседние плантации, пользоваться лодками, и даже разговаривать промеж собой без хозяйского разрешения. Участились ночные обыски, уличённых в хранении оружия или помощи беглецам подвергали жестокому публичному наказанию. Но что могли сделать французы при статистике сто рабов к одному белому? И пусть пуще хозяйского кнута рабы боялись гнева «братских» марунов – то, что разбойники борются за свободу, не вызывало ни у кого сомнений, повышая их авторитет в глазах молодёжи. Слава марунов крепчала, а с нею росла их безнаказанность. Партизаны стали спускаться с гор, совмещая революционную пропаганду с набегами на плантации и грабежом магазинов. Согласно данным современника за 1770-й год, численность марунов выросла настолько, что жизнь на острове стала «окончательно небезопасной», и прогулка по холмам в одиночку стала как минимум неразумной.

Что и кого толкало на отчаянную разбойничью стезю, – сказать сложно, частичный ответ можно найти разве что в тогдашних метриках. Так, с 1764-го по 1793-й год было зафиксировано около 84-х тысяч новых потенциальных «маруновцев» – судя по числу объявлений о бегстве рабов в местной печати. Процент тех, кто добрался до своих, неизвестен. Как бы то ни было, само число даёт почувствовать масштабы конфликта.

В значительном количестве те, кто всё-таки сбежал, стремились покинуть проклятый остров морским путём, особенно те, кто пробыл на Гаити менее года. В колониальном отчёте упомянуто сорок три беглеца, задержанных в порту за январь 1786-го года из числа новоприбывших рабов. А уже в 1788-м году из десяти с половиной тысяч африканцев, доставленных на Кап Френсис из Африки за десять месяцев, «от рук отбилось» две тысячи. Важная деталь – примкнувшему к марунам креолу ничего не стоило раствориться в городской среде, в то время как новоприбывшим рабам, не знакомым с колониальным бытом, оставалась только одна дорога – в горы. Таким образом, большей частью партизанские отряды пополнялись людьми, максимально далёкими от цивилизации белых европейцев. Такие и в подполье на чужбине продолжали жить по обычаям родной Африки.