Змей и Радуга. Удивительное путешествие гарвардского ученого в тайные общества гаитянского вуду, зомби и магии - [72]

Вырвавшись на волю, Макандаль глубоко в душе затаил замысел отомстить белым. Он боялся не того, что его поймают – никто не станет гонять дорогих ищеек ради однорукого раба-калеки, а тем более него, одного из мандинго – само имя этого племени в устах рабовладельцев и так олицетворяло мятеж. Беглеца волновало лишь одно – когда и как предъявить счёт за былые обиды прежним хозяевам. Перестрелять их было бы несложно. Порох и мушкеты за условленную цену можно достать у городских вольноотпущенников. Даже с одними палками и мачете его орлы могли выжигать и разорять конюшни и мельницы, успевая позабавиться с супругой помещика до прихода войск. Но разорённые усадьбы и разграбленное добро уже не волновали Макандаля, а для воплощения в жизнь его замыслов не хватило бы ружей со всего острова. Однажды, когда Макандаля попросили растолковать приснившийся ему сон, он велел принести глиняный сосуд и опустить в него три платка. Первым был вынут жёлтый – цвет тех, кто родился на острове[162]. Второй оказался белым – цвет кожи тех, кто пока что правит на этой земле, А сейчас вы увидите цвет тех, кто должен ею владеть, сказал Макандаль, и вынул чёрный платок.

Шесть долгих лет он налаживал подпольную сеть под носом у белых властей, не чуявших беды. Заручаясь поддержкой народа, он перемещался по земле с безнаказанностью божества, сошедшего с небес, чтобы воодушевить своих преданных адептов. По всему Сан-Доминго Макандаль внедрял проверенных агентов, извещавших «центр» о тех, кто мог стать «своими», вроде ямщика, чью жену изнасиловал белый барин, или поварёнка, исполосованного кнутом за одну корочку хлеба, съеденную без разрешения хозяина со светлой кожей. На пергаменте и коре Макандаль рисовал угольком ему одному понятные фигуры, зашифровывая имена и названия плантаций, где на беспощадном солнцепёке вкалывали его потенциальные соратники любого пола. Любой человек был полезен, покуда в его глазах читался страх перед расплатой за предательство своих. Не важно, кого боится такой человек – Бога или людей. Главное, чтобы из страха он умел хранить тайны марунов. Но важнее всего были контакты с теми, кто служил в логове врага – кучера, повара, лакеи, те, кому господа доверяют. Макандаль добивался максимальной мимикрии – чтобы при самом пристальном взгляде на раба хозяин не видел ничего, кроме подобострастной улыбки. До поры до времени…

Совершая по ночам обходы, в дневные часы Макандаль вёл занятия по африканской магии. Сидя в густых зарослях, слушатели его курсов вслед за наставником ковыряли душистую плесень, возились с грибами и мхом, вскрывали ядовитые железы. Благоговея перед вожаком, они прочёсывали остров в поисках семян и трав, безобразных водных тварей, змей и жаб. Коллективные погружения в родовую память помогали им припомнить формулы и рецепты, усвоенные в далёкой юности, делая более лёгким поиск аналогов африканских растений и животных среди местной фауны и флоры. Обучая этих людей, Макандаль в свою очередь черпал сведения у древних стариков и старух, живших в глухих пещерах острова и спавших на помёте летучих мышей. Они были хранителями не только африканской древности, но и тайных знаний аборигенов-араваков, правивших островом до нашествия бледнолицых. Там, под сводами сталактитов, последние потомки замученных белыми касиков[163] намётанным глазом проверяли находки Макандаля, щупали фрукты, чей алый сок темнел на воздухе, скорченных ящериц и ядовитых насекомых. То, что одобряли старейшины, Макандаль после тщательной проверки пересыпал на дно старинной щербатой ступы. Затем, на глазах у обитателей пещерной богадельни, он истолок в ступе бесшумную смерть. Ту, что однажды, пройдя по полям, сможет беспрепятственно заглянуть в любую поварню на острове Гаити.

Настал час, когда жизнь белых пропиталась отравой, как лист промокашки чернилами. Началось всё с массового падежа скота. Животноводы тщетно искали ядовитый сорняк на усеянных трупами пастбищах на севере острова.

На каком-то этапе им показалось, что ядовитый сорняк обнаружен, и они уже велели рабам приступить к его прополке, но тут как раз начали подыхать собаки, намекая, что смерть хозяев – дело времени.

К вящему ужасу угнетателей, они попали в капкан, который поставили сами, ведь они зависели от труда тех самых людей, в чьих руках теперь оказались их драгоценные жизни. Яд подстерегал повсюду: в булке хлеба, в пузырьке с лекарством, в бочонках привозного эля, которым утоляли жажду, потому что колодезную воду пить стало опасно. Вымирали целыми банкетами, кто от супа, кто от чая и напитков покрепче, а иногда и от свежих фруктов. Перепуганные белые живьём сдирали кожу с невинных людей – страх порождает бессильную ярость. Малейшее подозрение в пособничестве отравителям обрекало на мучительную смерть. Но невидимый мститель оставался неуязвим, с одинаковой последовательностью истребляя господ и карая рабов, уличённых в измене. Колониальная администрация объявила осадное положение, столичные улицы патрулировали солдаты с ружьями наперевес, бесполезными, когда сражаешься с врагом-невидимкой. Суды выносили огульные приговоры, каторжников казнили показательно в тщетной надежде узнать имена главных заговорщиков. Местные химики-фармацевты тщетно пытались определить источник эпидемии, возможно, завезённый рабами из Африки. Королевский указ запрещал чернокожим изготовление каких-либо лекарств, допуская самолечение только при укусе змеи. Но ни одна из принятых правительством мер так и не смогла остановить заразу. Число смертей среди чёрных и белых было примерно одинаково – около шести тысяч трупов. Макандаль тоже оказался не вечен.