Златоборье - [4]
Даша только и успела, что руками развести, а ведра — вот они, до краев полнехоньки. Подоткнула Даша подол, намочила тряпку, а тряпка под кровать да по углам и уж гонит застарелую грязь. Вроде кто-то еще и шепчет:
— Подберите ножки, барышня.
Даша на лавку села, помалкивает, поглядывает. Тряпка так и эдак по полу гуляет. От половиц сияние. Как новые!
— Спасибо! — шепнула Даша неведомо кому и заглянула в печь. А дедушка щи уж заранее спозаранок сварил.
«Напеку, пожалуй, оладушек! — решила Даша. — Дедушка оладушки любит!».
Взяла муку сеять, а за сито никак не ухватиться, само туда-сюда ходит. Ковшик уж за водой слетал, яичко над мукой разломилось, солонка посолила, сахарница посахарила. Даша руку мукой не запудрила.
Дальше — больше. Сковорода — на загнетке шипит, половник тесто разливает, нож оладушки переворачивает. Один румяней другого!
Взгрустнулось Даше, хотелось быть помощницей дедушке, а как тут поможешь, когда работа сама собой делается. Что там говорить! Ждала чудес в сторожке. Но чудеса должны быть в радость. Села Даша на лавку, смотрит в окошко. А на дворе потемнело, солнце в тучу ушло, гром погромыхивает. Горелым вдруг запахло.
— Ой! — спохватилась Даша. — А ведь это оладушка пригорел.
Подбежала к печке, пригорелый оладушек сняла, принялась печь по-своему… Хорошо у нее получилось. Каждый оладушек — как солнышко. Напекла целую горку.
Смотрит, а за столом — тихая компания.
— Здравствуйте! — сказала Даша. — Вот оладушки. — И удивления не выказала.
— Я Проша, — сказал Проша, почесав лапкой в голове. — Домовой.
— Я Сеня, — сказал мужичок в рубахе с подпоясочкой. — Дворовый.
— Я Гуня Гуменник, — фыркнул по-кошачьи, отворачиваясь, ужасно похожий и на чучело и на кота. — Я — злой, — сказал и сконфузился, головой под стол полез.
— Ну, а я буду — Дуня Кикимора, — молвила косматенькая и не очень-то веселая на вид женщина.
Даша проворно ставила перед каждым гостем, вернее сказать хозяином, тарелку с оладушками и чашку со сметаной.
— Кушайте на здоровье, — пригласила Даша и вдруг заметила, что у Проши в лапке подгорелый оладушек.
— Я поменяю!
— Мое упущение — мне и есть, — сказал Проша и признался: — Люблю с угольком.
В это самое время одна ступенька на крыльце пискнула мышкой, другая мяукнула кошкой, третья вздохнула медведем. И за столом — никого, и посуда вся убрана.
Вошел Никудин Ниоткудович. Внучке обрадовался, а глаза — невеселы.
— Что, дедушка?
— Начальство едет. Про Маковеевну прознали.
— А ты мне Маковеевну покажешь?
— Пошли.
— Нет, дедушка. Ты сначала пообедай.
МАКОВЕЕВНА
За синей поляной перепрыгнули певун-ручей. Прошли через борок из лиственниц, и вот она — Маковеевна. Крыша чуть не до земли, а по крыше с двух сторон маковки, все вверх, вверх, поднимая одна другую и все вместе главный купол, плывущий по облакам.
— Дедушка! — догадалась и перепугалась Даша. — А ведь Маковеевну, наверное, увезти хотят?!
— Давно примериваются.
У Даши реснички захлопали, захлопали… Погладил Никудин Ниоткудович внучку по русой голове и шепнул ан ушко:
— Пошли, что покажу!
Спустились с горы в лог. И — о чудо! Еще одна Маковеевна. Золотая от молодости.
— Дерево, Даша, как человек. И молодо бывает, и зрело. Старость ему тоже ведома. Нынешнюю Маковеевну мой прадедушка с сыновьями поставили на месте стариной Маковеевны. Бревно в бревно. Пришел и мой черед потрудиться. Увезут Маковеевну, а мы ее опять на место, на радость Златоборью.
По дороге домой Никудин Ниоткудович и Даша опять постояли над погубленными колокольчиками. Будто копытом срезано.
— Не может же лошадь по воздуху летать! — возразила Даша.
— Так-то оно так, — согласился дедушка и рассказал внучке про Белого Коня.
— А нельзя ли его приручить? — спросила Даша.
Никудин Ниоткудович только вздохнул, и тут… То был зовущий, печальный, тревожный голос коровы Королевы. Королева трясла головой, рыла копытом землю и не хотела идти в хлев.
— Принеси ей оладушек с солью, — сказал Даше Никудин Ниоткудович.
Королева вкусное угощение взяла, нов огромных ее глазах стояли слезы.
— Да что это с тобой? — встревожился Никудин Ниоткудович.
Поглаживая Королеву, он завел ее в хлев. Даша принесла ведро, села подоить корову, но молока не было.
— Вот оно что! — сказал Никудин Ниоткудович. — Выдоили нашу Королеву.
— Леший? — испугалась Даша.
Дедушка совсем огорчился:
— Зачем винить виновного? Это дело нечистых рук.
— Дедушка, можно я постерегу Королеву?
Никудин Ниоткудович подумал-подумал и согласился.
— Постереги, Даша. С Королевой ты скоро Златоборье узнаешь.
АЛТЫРЬ-КАМЕНЬ
Даша проснулась от испуга, от разбойного крика. Скворец Дразнила сидел ан подоконнике и, топорища крылья, орал что было мочи:
— Ай-дабаран! Ай-да-баран!
— Какой баран? — спросила Даша, протирая глаза.
— Уймись, Дразнила! — не одобрил выходку скворца Никудин Ниоткудович.
Скворец ангельским голосом вывел чистую высокую ноту и улетел.
— Какой баран? — опять споросила Даша.
— Это он лесничего Велимира Велимировича передразнивает. В прошлом году приезжал с трубой на звезды смотреть. У вас, говорит, в Златоборье воздух прозрачный. Про звезду Альдебаран все рассказывал, а Дразнила подслушал и переиначил. Я со стыда сгорел. Велимир Велимирович человек солидный, а Дразнила сядет где-нибудь по близости и орет: «Ай да баран!».
