Зимняя Чаща - [92]

Он наблюдал за тем, как умирает Оливер. Он позволил ему умереть.

Мне вдруг ужасно хочется выйти по снегу с кладбища и схватить Макса руками за горло.

Пристально всматриваюсь в его лицо и знаю, что он заслуживает этого. Может быть, даже вытолкнуть Макса на лед и ждать, пока он провалится в озеро, заставить его пережить то же самое, что пережил Оливер. Искупить то, что он сделал.

Да, но он ничего еще не сделал.

Еще не сделал.

Наблюдаю за тем, как остальные парни перелезают через изгородь и бредут по снегу к берегу озера.

Оливер оказывается у изгороди последним, идет, засунув руки в карманы, отворачиваясь от летящего ему в лицо снега. Он еще не знает о том, что идет к своей смерти. Что, как только он достигнет берега, парни заставят его выйти на лед. Макс толкнет его в грудь, сжав руки в кулаки, дрожа от бушующего у него в крови адреналина. А кончится все это тем, что Оливер провалится сквозь лед и будет погружаться все глубже, глубже, глубже в бездонное озеро.

И очень скоро, еще задолго до конца этой ночи, он утонет.

Я, тяжело дыша, торопливо иду по снегу и догоняю Оливера раньше, чем он успевает вслед за остальными перемахнуть через изгородь. Он меня не видит, в первый момент, во всяком случае, не видит, потому что жмурится от летящего ему в лицо снега, но подойдя достаточно близко, я протягиваю свою руку и тяну Оливера за рукав.

Он оборачивается, он испуган, у него от страха широко открылись глаза – его зеленые, невозможно зеленые глаза.

– Оливер, – говорю я. Мой голос звучит очень тихо. Ужасно, невозможно слабо он звучит.

Оливер реагирует на мое появление замедленно, изучает меня взглядом, и я чувствую, что он не узнает меня – ни влажных прядей моих волос, ни моих губ. Ничего он не помнит, не знает обо мне. Ничего. Не берет меня за руку, не прижимает меня к своей груди и не спрашивает, все ли со мной в порядке.

Он только пристально смотрит.

Окружающие кладбище деревья начинают слегка дрожать, и я не могу сказать, то ли от ветра они закачались, то ли это у меня вновь все поплыло в глазах. Или окружающий мир все еще пытается сориентироваться, сфокусироваться, отделить озеро от неба.

– Оливер, – вновь говорю я, поднимая ладонь к его груди, но она зависает в воздухе – я не решаюсь притронуться к нему. Боюсь узнать, настоящий ли он. Живой или нет.

Кожа Оливера не выглядит ни бледной, ни желтоватой, глаза не кажутся измученными воспоминаниями о лесе. Он выглядит сильным. Другим. Не таким, каким я его помню.

Но он морщится, когда я называю его по имени, напрягает опущенные по бокам руки. Он не помнит меня. Он не знает, кто я такая. И от этого у меня разрывается сердце. От этого мне хочется кричать. Плакать. Хочется схватить Оливера и впиться ногтями в его плоть.

Я хрипло дышу, у меня подкашиваются ноги, я вся дрожу.

Остальные парни почти уже вышли на берег и еще не замечают меня. Ретт шутливо подталкивает Лина, они оба смеются, говорят о чем-то, но их голоса приглушает падающий с неба снег.

– Мы не можем здесь оставаться, – говорю я Оливеру, глядя ему в глаза. Но он по-прежнему старается держаться от меня подальше, вне досягаемости.

У меня в голове словно начинает бить барабан, я стучу зубами, мне нужно согреться, мне нужно как можно скорее оказаться под крышей. Я слишком сильно замерзла. Но Оливер продолжает смотреть на меня равнодушно, как совершенно незнакомый мне человек. Не желающий протянуть руку и прикоснуться ко мне. Который не помнит ничего из того, что было, который смотрит на меня, но видит перед собой просто девушку. Незнакомую девушку. И ничего больше.

Тут наше молчание прерывает голос Ретта.

– Эй, ты еще кто такая, черт тебя побери? – кричит он сквозь снег. Я на секунду поворачиваю взгляд в его сторону и вижу, что Ретт возвращается к изгороди кладбища: очевидно, обнаружил, что с ними нет Оливера.

Я открываю рот, и у меня начинают дрожать губы. Оливер не знает, кто я. И никто из них этого не знает.

– Я… – начинаю я и тут же прикусываю язык. Я же ведьма. Ведьма, в жилах которой может быть растворен лунный свет, в конце концов. Ведьма, которая прыгнула в озеро и проснулась в ту ночь, когда была снежная буря. Это уже произошло. Я ведьма, которая чувствовала ход времени вокруг себя, но думала, что у нее нет ночной тени. А может быть, может быть, я ошибалась, а? Возможно, я не способна оживлять мертвецов – так этого, пожалуй, ни одна ведьма не может. Зато я могу делать кое-что другое.

Ветер крепчает, треплет мои волосы. Поднимаю голову и смотрю на небо – оно выглядит пугающе, словно стянуто тугими узлами облаков.

Возможно, я очень сильно этого хотела. Мое сердце раскалывается, и из него, словно черная жидкая грязь, начинает вытекать моя теневая сторона. «Когда станет нужно, твоя ночная тень появится». Возможно, она всегда при мне была – та часть меня, которая может влиять на ход времени. Была, только я почти никогда не чувствовала ее, замечала только в моменты дежавю. А они все повторялись, повторялись и повторялись. Вещь, которой я никогда не могла удержать, которой никогда не понимала.

Раньше. Не теперь.

– Да это та лунатичка, – отвечает Ретту Джаспер. Сейчас он тоже стоит уже возле изгороди и внимательно наблюдает за мной. В руке он вертит зажигалку, то и дело щелкает ею и тут же снова гасит загоревшийся голубой огонечек. – Уокер, – уверенно добавляет он.