Зимний собор - [23]

Гомон! Визг вонзают в небо! Голосят, кликуши!

Я играла с револьвером – а попала в душу.

И кто все это содеял, весь дрожит и плачет,

На руки меня хватает во бреду горячем,

Рвет шубейку, в грудь целует, – а ему на руки

Сыплются с небес рубины несказанной муки;

Градом сыплются – брусника, Боже, облепиха –

На снега мои родные, на родное лихо,

Да на револьвер тяжелый, на слепое дуло,

Что с улыбкою веселой я к виску тянула.

Это смерть моя выходит, буйной кровью бьется,

Это жизнь моя – в народе – кровью остается.

ФРЕСКА СЕДЬМАЯ. ЛИТУРГИЯ ОГЛАШЕННЫХ

ПРОСКОМИДИЯ

Снега на улице покаты. И ночь чугунно тяжела.

Что ж, настает мой час расплаты – за то, что в этот мир пришла.

Горит в ночи тяжелый купол на белом выгибе холма.

Сей мир страданием искуплен. Поймешь сполна – сойдешь с ума.

Под веток выхлесты тугие, под визг метели во хмелю

Я затеваю Литургию не потому, что храм люблю.

Не потому, что Бог для русской – всей жизни стоголосый хор,

А потому, что слишком узкий короткий темный коридор,

Где вечно – лампа вполнакала, соседок хохот и грызня –

Так жизни мало, слишком мало, чтоб жертвовать куском огня.

Перед огнем мы все нагие – фонарный иль алтарный он…

Я подготовлюсь к Литургии моих жестоких, злых времен.

Моих подземных переходов. Моих газетных наглых врак.

И голых детдомов, где годы детей – погружены во мрак.

Моих колымских и алданских, тех лагерей, которых — нет?!

И бесконечных войн гражданских, идущих скоро — сотню лет.

Я подготовлюсь. Я очищусь. Я жестко лоб перекрещу.

Пойду на службу малой нищей, доверясь вьюжному плащу.

Земля январская горбата. Сковала стужа нашу грязь.

Пойду на службу, как солдаты шли в бой, тайком перекрестясь…

И перед музыкой лучистой, освободясь от вечной лжи,

Такой пребуду в мире чистой, что выслушать – не откажи!

И, может быть, я, Божье слово неся под шубой на ветру,

Его перетолкуя, снова за человечью жизнь помру.

И посчитаю это чудом – что выхрип, выкрик слышен мой,

Пока великая остуда не обвязала пеленой.

***

Я пойду по улице хрусткой.

Будут ноги мои жечь алмазы.

Я пойду в мехах, в шубе русской.

Краской черного подмазанного глаза

Возмущу банные прилизанные лица!

А я гордая, спокойная ныне.

Довелось мне в вере укрепиться –

В людском море, в человечьей пустыне.

Подойду к своей белой церкви

С купоросно синими куполами.

Ты, кто лаял на нее, цепной цербер!

Неужели ты так быстро – с нами?!

– Ни за что тебе не поверю.

Ты, цербер, цензор,

ты плевал мне в спину.

Но распахиваю золотые двери.

За тебя поклонюсь Отцу и Сыну.

Поклонюсь вам направо и налево –

И учительнице музыки первой,

Что от рака печени умирала,

А Бетховена мне до конца играла…

Поклонюсь вам земным поклоном,

Ибо земное зачатие –тоже чудо:

Матери, меня исторгшей из лона,

И отцу, не продавшемуся иудам.

И святому Василию в синем,

И святому Владимиру в красном,

Ибо были, как небо в звездах – красивы,

Ибо любила их – не напрасно.

В мире дольнем можно все опошлить.

Поклонюсь вам налево и направо –

Торговец, весь в мозолях от госпошлин,

Честный аптекарь, продающий отраву.

Поклонюсь в детской колонии детям,

Знающим палочные удары.

Поклонюсь тем, кто еще жив на свете –

Старикам и старухам очень старым.

Поклонюсь тем, кто хлеб выпекает,

Во тьме пекарни ругаясь матом.

Кто корабли к Юпитеру запускает.

Кто раздает противогазы солдатам.

И, хоть в алтарь нельзя бабам от веку –

Допрежь Суда,

допрежь Воскресенья

Дозволь войти мне туда,

Человеку!

И облече бо мя в ризу спасенья!

Яко жениху, возложи ми венец,

И яко невесту, украси мя красотою…

Это мое начало. Это еще не конец.

Препояшусь синею лентою святою –

Синим лентием неба, где свищет мороз

Хулигански,

в два пальца,

под облаками..

…Поклонюсь Богородице, дурея от слез,

Мертвую медь оклада

щупая живыми руками –

Той девчонке, худой,

будто ковыль,

Взявшей двоих из детдома на воспитанье…

И надену подризник и епитрахиль,

Ратоборствуя против тленья – пыланьем.

БОГОМАТЕРЬ ВЛАДИМИРСКАЯ. ИКОНА

Очи ее – сливовые.

Руки ее – ивовые.

Плащ ее – смородиновый.

Родина.

И так ее глаза печально глядят,

Словно устали глядеть назад,

Словно устали глядеть вперед,

Где никто-никто никогда не умрет…

А мы все уходим. И мы все – уйдем.

…Лишь одна в Успенском соборе своем

Глядит печально, зная про то,

Что никогда не умрет никто.

Иду к жертвеннику ближе и беру кадило.

Милые, спите. Вас не тревожу.

Кто-то отходит – кто-то родился.

Просто – душа меняет кожу.

Каждый из нас на страданье сгодился.

Из кожи и меди, из матерьяла,

Коий наждак и алмаз не брали,

Мы возродимся! Начнем сначала –

Как будто мы и не умирали.

Все вам наврали! Не типографской

Краской – а темперой златовласой

Нас обозначат! Не радиосказкой –

Правдой архиерейского баса.

Мы возвращаемся. Поглядите:

Это я –со шрамами пыток.

Это я – в побоях подпитий.

Это я – помнящий свиток –

Список тех, кто убит при попытке

К бегству

кто позорно стыл дезертиром

В зимней землянке

мокрый до нитки

Перед воюющим наглым миром

***

– Мне в алтарь нельзя было– а я сюда влезла.

А ты кто?

– Чай, не признаешь меня, болезной,

драно пальто?..

– Бабушка, булку тебе, кипятка бы…

А здесь – вино да просфоры…

– Наплюй, дочка. Мы, старые бабы –

юного Времени воры.

Я ведь побирушка. А звать меня Елена Федоровна.

А мать моя была графиня.

Над алтарем под куполом – серебряные звезды.