Зимний собор - [12]

Но дождь во чрево брызнет золотой

Подземной, поднебесной красотой!..

Так вот какая ты, любовь в Раю –

Тебя в лицо я, плача, узнаю…

А звезды там ручные!.. В зимний круг

Собьются – и берут огонь из рук:

Клешнястый Рак и бешеный Телец,

Баран – царь среди звездочек-овец,

Две Рыбы – Трилобит и Целакант,

И Скорпион – хвостатый музыкант,

И пылкий Лев, и льдистый Козерог –

Огонь едят и пьют!.. Огонь у ног,

Огонь в руках моих, – я их пасу,

Зверей родных, – во огненном лесу,

И я стою, охвачена кольцом

Огня! Лоб стянут огненным венцом!..

И горным хрусталем улыбки – рот:

Там человечья плоть в огне поет,

Там человечья плоть поет в земле!..

Там папоротник светит на стекле –

В мороз – цветком купальской радуги!..

Уйди.

Я Рай люблю. Я сплю с ним на груди.

Не суй во пересохшие уста

Мне снадобий, где соль и кислота.

Не хлопочи – с намоченным тряпьем

К виску. Мы все когда-нибудь умрем.

Я не хочу в подвальную юдоль.

В битье посуды. В водочную боль.

В больницы, где на лестницах лежат.

В плакатный красный яд и детский мат.

Уйди. Ступай обратно в черный Ад.

А я – в Раю. Мне нет пути назад.

НИЩИЕ. ФРЕСКА

Доски – зубом струганные; А в угрюмый, чадный зал,

Столы – домовинами. Где дымы и смрад,

Ноги, птицы пуганые, Над тряпьем и над тазами

Крючатся, повинные. Ангелы летят.

Это – у нищих – Они льют горний свет,

Пир горой. Льют огнем – любовь –

Дырой во рту светит, свищет На латунь мертвых рыб,

Каждый второй. Колеса хлебов,

Крыльями свисают На затылков завиток,

Лохмотья с голых плеч. Лысин блеск и дрожь,

Хлебом слиплым На захлесты

В Божью печь Заплат,

Всем придется лечь. На зеркальный нож,

А сейчас – зуб вонзай На трущобную вонь,

В корку прокопченную: На две борозды

Из кувшина хлебай Белой соли – двух слез

Воду кипяченую! Сохлые следы;

Ах, по руку правую И вот, выхвачены из

Мужик сидит, нахал. Замогильной тьмы,

Под космами катается Горят факелы лиц,

Белка его опал. Пылаем лбами – мы!

А под грязной мешковиной Мы весь век – во грязи.

На груди горит Мы – у бьющих ног.

Верно, с бабы скраденный Ангел, братец, налей.

Небесный лазурит. Выпей с нами, Бог.

Плачет, бородой трясет… Били вкривь. Били вкось.

Близок жизни край… Били в срам. Под дых.

От себя кус отщипни Дай, обгложем мы кость

И ему подай. Милостынь своих.

А по руку левую – Мир плевал в нас, блажных!

Тащит медный таз Голодом морил!

Нищенка с серебряными Вот размах нам – ночных,

Монетами глаз. Беспобедных крыл.

В тазу плещется вода – Вот последнее нам счастье –

Для помывки ног Пустой, грозный зал,

Нищему, который всех Где, прижавшись к голяку,

Больше одинок. Все ему сказал;

Кругла таза камбала! Где, обнявши голытьбу,

Тонка брови нить! Соль с-под век лия,

Будет ноги ему мыть. Ты благословишь судьбу,

Воду эту – пить. Где твоя семья –

Будет лытки синие Эта девка с медным тазом,

Пылко целовать, ряжена в мешок,

Будто ниткой жемчуга Этот старик с кривым глазом,

Их перевивать. с башкою как стог,

И в тазах, дырявых мисках, Эта страшная старуха,

Ящиках разбитых, что сушеный гриб,

В зеленых бутылях, Этот голый пацаненок,

В решетах и ситах чей – тюремный всхлип;

Волокут на столы, Этот, весь в веригах накрест,

Валят на дощатые от мороза синь,

Хлеб из масляной мглы, То ли вор в законе, выкрест,

Потроха распятые! то ль – у церкви стынь,

Крючья пальцев дрожат! Эта мать – в тряпье завернут

Ноздри раздуваются! неисходный крик! –

Рот – раз в тыщу лет Ее руки – птичьи лапки,

С бутылью сливается! Ее волчий лик;

Этот пир – он для нас. Эта нищая на рынке,

В ушах ветер свищет. коей я даю

В тысяче – летье раз – В ту, с ошурками, корзинку,

Наедайся, нищий. Деньгу – жизнь мою;

Ты все руку тянул?! И рубаки, и гуляки,

Улыбался криво?! Трутни всех трущоб,

Масла брызг – между скул. Чьи тела положат в раки,

Попируй, счастливый. Чей святится лоб, –

Чуни из тряпья стегал?! Вся отреплая армада,

Щиколку – в опорки?!.. Весь голодный мир,

Жизнь в моленье сжигал Что из горла выпил яду,

О замшелой корке?! Что прожжен до дыр, –

Жег клопиный матрац И любить с великой силой

Высохшей спиною?!.. Будешь, сор и жмых,

Попируй в миру лишь раз Только нищих – до могилы,

Ночью ледяною! Ибо Царство – Их.

ТРОИЦА

Я вижу их в той комнате холодной,

За той квадратной льдиною стола:

Художник, вусмерть пьяный, и голодный

Натурщик, – а меж них и я была.

Натурщик был в тельняшке. А художник,

С потрескавшейся верхнею губой,

И в реабилитации – острожник,

Во лживом мире был самим собой.

Брал сельдь руками. Песню пел. И смелость

Имел – щедра босяцкая братва –

Все раздавать, что за душой имелось:

Сожженный смех и жесткие слова.

Натурщик мрачно, будто под прицелом,

Сурово, скупо, молча пил и ел,

Как будто был один на свете белом –

Вне голода и насыщенья тел.

Свеча в консервной банке оплывала

И капала на рассеченный лук.

И я, и я меж ними побывала.

И я глядела в жилы желтых рук.

И я глядела в желваки на скулах.

И скатерть я в косички заплела…

Морозным ветром из-под двери дуло.

Дрожал пиджак на ветхой спинке стула.

Звезда в окно глядела белым дулом.

…И я – дите – в ногах у них уснула.

…И я меж них в сем мире побыла.

ЛЮБОВНИКИ НА СНЕГУ

Исклевано нищее тело

Клювами белых кур.

Ты этого так хотела,

Пацанка, дура из дур.

Ты этого возжелала –

Одежды в сугроб – чешуей

Содрать! И плоть запылала

В ночи – багряной змеей.