Зимний собор - [11]

Сохраняя дитя от ветров…

И не страшно уже напророченных мук.

Мир стальной обнажен и суров.

А Марина стоит за церковным столом,

Раздавая негаснущий свет,

И, дрожа, ее пальцы исходят теплом,

Словно диски далеких планет.

И когда ее руки расхожую медь

Обменяют на стволик свечи, –

Я пойму, что не так тяжело умереть,

Как без пламени – выжить в ночи.

ФРЕСКА ТРЕТЬЯ. БЛАЖЕНСТВА

***

Упорному – упорство,

Коверному – позерство,

А мне – Великий пост

Любви: до смертных звезд.

БОЯРЫНЯ МОРОЗОВА

…И розвальни! И снег, голуба, липнет сапфирами – к перстам…

Гудит жерло толпы. А в горле – хрипнет: “Исуса – не предам.”

Как зимний щит, над нею снег вознесся – и дышит, и валит.

Телега впереди – страшны колеса. В санях – лицо горит.

Орут проклятья! И встает, немая, над полозом саней –

Боярыня, двуперстье воздымая днесь: до скончанья дней.

Все, кто вопит, кто брызгает слюною, – сгниют в земле, умрут…

Так, звери, что ж тропою ледяною везете вы на суд

Ту, что в огонь переплавляла речи! и мысли! и слова!

И ругань вашу! что была Предтечей, звездою Покрова!

Одна, в снегах Исуса защищая, по-старому крестясь,

Среди скелетов пела ты, живая, горячий Осмоглас.

Везут на смерть. И синий снег струится на рясу, на персты,

На пятки сбитенщиков, лбы стрельцов, на лица монашек, чьи черты

Мерцают ландышем, качаются ольхою и тают, как свеча, –

Гляди, толпа, мехами снег укроет иссохшие плеча!

Снег бьет из пушек! стелется дорогой с небес – отвес –

На руку, исхудавшую убого – с перстнями?!.. без?!.. –

Так льется синью, мглой, молочной сластью в солому на санях…

Худая пигалица, что же Божьей властью ты не в венце-огнях,

А на соломе, ржавой да вонючей, в чугунных кандалах, –

И наползает золотою тучей собора жгучий страх?!..

И ты одна, боярыня Федосья Морозова – в миру

В палачьих розвальнях – пребудешь вечно гостья у Бога на пиру!

Затем, что ты Завет Его читала всей кровью – до конца.

Что толкованьем-грязью не марала чистейшего Лица.

Затем, что, строго соблюдя обряды, молитвы и посты,

Просфоре черствой ты бывала рада, смеялась громко ты!

Затем, что мужа своего любила. И синий снег

Струился так над женскою могилой из-под мужицких век.

И в той толпе, где рыбника два пьяных ломают воблу – в пол-руки!.. –

Вы, розвальни, катитесь неустанно, жемчужный снег, теки,

Стекай на веки, волосы, на щеки всем самоцветом слез –

Ведь будет яма; небосвод высокий; под рясою – Христос.

И, высохшая, косточки да кожа, от голода светясь,

Своей фамилией, холодною до дрожи, уже в бреду гордясь,

Прося охранника лишь корочку, лишь кроху ей в яму скинуть, в прах,

Внезапно встанет ослепительным сполохом – в погибельных мирах.

И отшатнутся мужички в шубенках драных, ладонью заслоня

Глаза, сочащиеся кровью, будто раны, от вольного огня,

От вставшего из трещины кострища – ввысь! до Чагирь-Звезды!.. –

Из сердца бабы – эвон, Бог не взыщет,

Во рву лежащей, сгибнувшей без пищи, без хлеба и воды.

Горит, ревет, гудит седое пламя. Стоит, зажмурясь, тать.

Но огнь – он меж перстами, меж устами. Его не затоптать.

Из ямы вверх отвесно бьет!

А с неба, наперерез ему,

Светлей любви, теплей и слаще хлеба, снег – в яму и тюрьму,

На розвальни… – на рыбу в мешковине… – на попика в парче… –

Снег, как молитва об Отце и Сыне, как птица – на плече…

Как поцелуй… как нежный, неутешный степной волчицы вой… –

Струится снег, твой белый нимб безгрешный, расшитый саван твой,

Твоя развышитая сканью плащаница, где: лед ручья,

Распятье над бугром…

И – катят розвальни. И – лица, лица, лица

Засыпаны

Сребром.

ЧЕЛОВЕК С ТОПОРОМ

Во мраке — гарь

мышьей свечи.

Хвост фитиля

мертв, поджат.

У зеркала — мужик.

Его сердце стучит.

Перед ним на столе

вещи лежат.

Простые вещи:

спичечный коробок,

синий, как сапфир

Соломонова кольца.

Банка с солью:

соль любит Бог.

Да мыло — мыть

грязь лица.

Еще перед ним

лежит топор.

Топор,

серебряная зима.

Смерть своровать!.. –

поет дивный хор.

Жизнь своровать!.. –

не хватит ума.

Как во тьме

человек одинок.

Как во тьме –

молится топору.

И глядит на него с небес

одинокий Бог.

И шепчет человек:

нет, я не умру.

И шепчет человек

одинокий стих,

последний стих

одинокой земли:

“Блаженны нищие духом,

ибо их… ибо их…” –

Ибо их есть Царствие.

А мы – не смогли.

ВИДЕНИЕ РАЯ

Уйди. Не стой со склянкой надо мной.

Я вижу, вижу драгоценный Рай земной –

В берилле неба – яблоки церквей!..

Летит в сугробы манна голубей!..

Павлина гладит стриженый Малец,

У Матери персты – в огнях колец,

Полынным сеном пахнет жаркий хлев,

И лижет ноги ей смиренный лев!..

Все пять хлебов уж муравьи едят…

Прекраснейшие женщины летят.

В зенита бирюзу, и груди их

Пылают сластью яблок наливных,

И на серебряных тарелках площадей –

Хурма, гранаты, – денег не жалей,

А денег нет!.. Сожгли!.. И даль светла,

И светят обнаженные тела

Кострами, и бенгальскими свечьми,

Лампадами, – о, счастье быть людьми…

Уйди!.. Я Рай впиваю наяву:

Озер сапфиры, детски нежную траву

И охристую ржавчину лесов

Осенних, и рубины туесов, –

Там дикая малина холодна,

Там ягодное счастие вина…

А солнца тел над лесом на закат

Превыше журавлей, крича, летят,

И затаил Малец дыханье: ох,

Гляди, павлин, – то золотой сполох!..

Там муж жену целует сотни лет –

Уста, запястья, в жемчугах браслет,

Снега ланит растают под рукой,

Живот застынет льдяною рекой,