Зима с Франсуа Вийоном - [15]

— Почему?

— Да потому, что у человека бывает только один настоящий талант! А единственное оружие, которым Вийон владеет в совершенстве, — это язык, стихи, слова! На словах он гораздо смелее, чем на деле. Он умеет говорить красиво, точно и вдохновенно, умеет зажечь словом, а умеет и ужалить. Но он из тех, кому не стоит ходить по тавернам в одиночку. Такие люди легко ввязываются в ссоры, но не умеют за себя постоять, если встретят жёсткий отпор. С безрассудной храбростью кидаются в бой — и падают в обморок при виде крови… Много думают и говорят о смерти, из-за этого порою даже кажутся бесстрашными, — но до дрожи боятся лекарей и болезней… Ты перечитай «Ballade des pendus»[10] — и увидишь, что она не столько о повешенных, сколько о страхе, про который я сейчас говорю. Только не подумай, что я считаю Вийона трусом! Наоборот, я полагаю, что он смельчак. Будь он трусом, он бы не писал таких стихов.

Жан-Мишель и Анри пытались найти в Париже церковь, в которой почти сорок лет назад служил священник Сермуаз, чтобы расспросить о нём и узнать подробности его ссоры с Вийоном, но ни в церквах поблизости от Сен-Бенуа-ле-Бетурне, ни в более отдалённых про Сермуаза никто ничего не слышал. Это даже дало Анри повод задаться вопросом, не самозванец ли отец Сермуаз, был ли он священником на самом деле, — но Жан-Мишель не поддержал эту догадку, так что друзьям пришлось удовольствоваться неизвестностью.

Они расспрашивали и жителей улицы Сен-Жак о Гийоме де Вийоне и его приёмном сыне. В церкви Сен-Бенуа-ле-Бетурне им подтвердили, что когда-то здесь служил Гийом де Вийон, но сообщили, что он давно умер, и никто из нынешних служителей его не помнит. А про Франсуа не удалось узнать ничего, кроме уже знакомых слухов.

* * *

Зима выдалась такой холодной, что нищие замерзали насмерть в заброшенных домах, где пытались спрятаться от своей нужды. Голодные волки жалобно выли по ночам в предместьях Парижа. Стылая земля казалась совсем безжизненной, даже вездесущих ворон не было видно. Хозяйки не жалели дров, чтобы согреть свои жилища, но, даже несмотря на это, холод донимал всех. Лошади громко фыркали от мороза, редкие прохожие кутались в одежду и спешили поскорее закончить дела, чтобы сесть ближе к огню и выпить чего-нибудь горячего или горячительного, слушая, как ледяной ветер завывает в каминных трубах. В те дни Жану-Мишелю казалось, что ад — это вовсе не раскалённое железо, не печи и не котлы с кипящим маслом, а холод и лёд без конца — и ни единого огонька, чтобы согреться, ни единой звезды в тёмных тучах гнева Божьего… В «Божественной комедии» великого Данте Алигьери надпись над вратами Ада гласила: «Lasciate ogne speranza, voi ch’intrate» — «Входящие сюда, оставьте всякую надежду». В этих словах не было никакого огня, ни жара, ни тепла, от них веяло непреклонным холодом и одиночеством. Парижем в те зимние дни тоже овладел холод, и каждый, кто хотел дождаться весны, был вынужден сообразовывать свои планы с его безжалостной волей.

У Жана-Мишеля неожиданно появился повод предаваться столь печальным размышлениям: его дальний родственник, хозяин дома, в котором Жан-Мишель снимал комнату, на днях сильно простудился и слёг, а его единственная служанка Лизетта накануне исчезла, и никто не знал, что с ней сталось. Хозяин же был одинок и теперь умолял Жана-Мишеля отправиться за город к его родственнице, чтобы известить её о случившемся и попросить приехать. Жан-Мишель пожалел его и согласился. Он хотел позвать с собой Анри, но не застал его дома, так что пришлось отправиться в путь одному. Впрочем, идти было не так уж далеко — родственница хозяина, некая мадам Дюран, жила в предместье Сен-Мартен.

Выйдя на улицу Сен-Жак, Жан-Мишель увидел жонглёра с обезьянкой, которая обнимала хозяина за шею и прижималась к нему, дрожа от холода, а жонглёр прикрывал её полой латаной накидки. Жан-Мишель вспомнил, что летом этот жонглёр появлялся здесь и показывал разные фокусы, а его обезьянка танцевала, — а сейчас им не хватало денег на еду и ночлег… Жан-Мишель достал кошель и дал им немного. Обезьянка проводила его глазами.

По улице Сен-Жак Жан-Мишель быстро добрался до реки и перешёл по тесно застроенному домами Малому мосту на остров Сите. Обычно, бывая здесь, он задерживался, чтобы полюбоваться громадой собора Нотр-Дам, но сейчас даже не замедлил шаг: спешил, хотел вернуться в Париж до заката, до закрытия городских ворот. Поэтому поскорее миновал Еврейский квартал, мост Нотр-Дам и оказался на улице Сен-Мартен. Справа, в просвете узкой улочки, мелькнула Гревская площадь, вскоре остались позади церкви Сен-Жак-де-ла-Бушри и Сен-Мери и множество богатых домов. Здесь, на правом берегу Сены, жили богачи, преуспевающие торговцы и лучшие ремесленники Парижа — резчики по слоновой кости, ювелиры, стекольщики, мастера по обработке бронзы… Их изделия славились на всю Францию, эти люди были в большей степени художниками, чем ремесленниками. Вообще, северная часть города выглядела куда более респектабельной и солидной, нежели привычный Жану-Мишелю Университет на левом, южном берегу, высокий холм святой Женевьевы с беспорядочным нагромождением тесных улочек, вечной суетой и смехом школяров… Наконец Жан-Мишель увидел впереди справа мощные стены аббатства Сен-Мартен. Это означало, что до городских ворот осталось совсем недалеко. Тут его остановили два нищенствующих монаха, гнусавыми голосами выпрашивая подаяние. Жан-Мишель дал им денег, несмотря на то что этих монахов-попрошаек в Париже и его окрестностях было великое множество; нередко мошенники переодевались монахами и торговали поддельными реликвиями или просили милостыню, подражая манере странствующих проповедников грозиться скупердяям вечным огнём в аду. Получив деньги, монахи неторопливо поклонились, произнесли: «Да будет благословенно имя Господне!» — и пошли своим путём.