Зима с Франсуа Вийоном - [17]

— А тебе не приходило в голову, что Вийон ничего не хотел этим сказать? Вот просто ничего? Он писал о том, что видел, вот и всё! Брось ты эту привычку искать во всём потаённые смыслы! Она годится только для каких-нибудь римлян или греков, от которых и так голова набекрень! А Вийон — нормальный человек!

Жан-Мишель без приключений добрался до предместья Сен-Мартен и нашёл нужный дом. Только дверь оказалась заперта, и на стук никто не отвечал. Соседи сказали, что мадам Дюран уехала в Париж за покупками и скоро должна вернуться. Значит, надо было ждать… Жан-Мишель обречённо вздохнул — у него оставалось не так уж много времени, чтобы возвратиться в Париж до заката.

От нечего делать Жан-Мишель принялся рассматривать пейзаж. Его взгляд беззаботно скользил с крыши на крышу, с холма на холм, пока не приметил вдали, на севере, большую округлую возвышенность, над которой кружились вороны. Вокруг неё была пустота — ни домов, ни даже деревьев, а на её вершине стояло огромное сооружение, странное и зловещее, похожее на развалины квадратного трёхэтажного дома — стены без крыши, с неестественно большими, зияющими пустотой оконными проёмами. Впрочем, не все проёмы были пусты — в некоторых что-то висело… Через мгновение Жан-Мишель сообразил, что смотрит на Монфокон, самую большую виселицу Парижа. Он прекрасно помнил балладу Вийона о повешенных, и сейчас она отозвалась в его памяти.

Было холодно и ветрено, но ясно. Солнце опускалось к усталой земле, покрывая голые деревья, стены и островерхие крыши предместья зимним румянцем. Жан-Мишель беспокойно поглядывал на небо, пытаясь рассчитать, сколько у него ещё остаётся времени, чтобы успеть в Париж до закрытия ворот.

Наконец вернулась мадам Дюран, представ перед Жаном-Мишелем живым свидетельством того, о чём писал Вийон и на что он, Жан-Мишель, прежде не обращал внимания. Мадам Дюран была уже не молода, но и не стара — а в том самом возрасте, когда красота уходит, оставляя по себе лишь память, тень, лёгкий след. В глазах, ещё недавно игривых, смеющихся и кокетливых, уже маячила тревога, которую Жан-Мишель нередко замечал у старух. Сама мадам Дюран наверняка осознавала эту тревогу и всячески отгоняла её, стараясь выглядеть моложе. Жан-Мишель подумал, что она делала это не столько из кокетства, сколько из желания быть во всеоружии перед лицом будущего, которое вот-вот подойдёт к ней совсем близко, посмотрит на неё в упор и уже не оставит ей выбора. Может, в своём слишком уж очевидном стремлении спрятаться от времени она и выглядела немного глупо, но всё равно Жану-Мишелю не хотелось сравнивать эту женщину со стёртой монетой, как это сделал Вийон в своей балладе. Не хотелось и делать саркастический вывод о том, что с уходом красоты для женщины уходит вся жизнь, оставляя лишь жалкое прозябание и тоску по минувшему… Жан-Мишель никогда так не думал — и очень сомневался, что Вийон на самом деле так думал. Нет, за этими словами мэтра Вийона скрывалось что-то другое, о чём он не сказал прямо, — какая-то история, может быть, рана или потеря, разбитое сердце и разбитые надежды…

Выслушав печальные новости про своего родственника, мадам Дюран пригласила Жана-Мишеля в дом отогреться и поесть. Он с радостью согласился, потому что совсем продрог, только из-за этого проворонил время — когда он распрощался с мадам Дюран и подошёл к воротам Сен-Мартен, они уже закрылись.

Жан-Мишель цыкнул от досады и остановился, раздумывая, что теперь делать. До утра в Париж было не попасть — значит, оставалось дожидаться рассвета на каком-нибудь постоялом дворе. Жан-Мишель посмотрел на тёмный силуэт Монфокона на фоне тусклого неба, подумал, что вечер будет долгим, а лишняя миля погоды не делает, — и решил прогуляться до Монфокона, пока не стемнело. Специально ехать на Монфокон он вряд ли когда-нибудь осмелился бы, но посмотреть на него поближе хотел, особенно после «Ballade des pendus». Хотел понять, разглядеть что-то смутное, что маячило между строк во многих стихах Вийона, касавшихся смерти.

Он довольно быстро миновал жилую часть предместья и вступил на дорогу, которая уводила прямо к виселице, когда ему вслед раздался крик:

— Эй, вы! Школяр, как вас там?

Он обернулся. Кричала хозяйка крайнего дома, стоявшая на крыльце с веником в руках, краснолицая, полная.

— Да, да, я вас зову! Куда же вы пошли? Париж-то вон там, — насмешливо заметила она и показала на Париж, который и без её слов было прекрасно видно за предместьем Сен-Мартен.

— Я знаю, я… — начал Жан-Мишель, но она не дала ему и рта раскрыть.

— А к воротам Тампль в другую сторону! — женщина решительно махнула рукой на юг. — Вы идёте прямо на Монфокон! Уверены, что вам туда надо?

— Да, уверен. Благодарю вас, мадам, я сам знаю, куда мне идти, — холодно ответил Жан-Мишель и продолжил путь.

— Вот чудила! А, эти школяры все с приветом! — донёсся до него её громкий голос. — Я всегда говорила, что ученье до добра не доведёт! От него все с ума сходят! Где это видано, чтобы нормальному человеку вздумалось идти в ту сторону?!

Жан-Мишель ускорил шаг. Через некоторое время её крики стихли, и последние дома предместья скрылись за густыми зарослями терновника и за голыми деревьями.