А вот к брату у нее не было никаких замечаний до тех пор, пока он не сказал ей однажды:
— Видите ли, Герта Николаевна! От вашей чертовой скрипки у меня расстраиваются нервы. Этот тонкий звук невыносим! Он режет мне уши, я схожу с ума! Я ненавижу скрипку и музыку! Заниматься больше не буду! — и затрясся, закрыв уши ладонями.
Естественно, этот небольшой этюд поставила я. Коля сам спросил — что ему сделать, чтобы никогда не заниматься больше скрипкой? Я подсказала брату, как действовать, но эта помощь вышла мне боком: Герта возненавидела всю нашу семью.
Незадолго до того она пыталась впарить моей мамаше маленькую, но очень дорогую скрипочку для Коли. Он расстроил все ее планы, так что агрессию она впоследствии выплескивала на меня.
Мама же мечтала, чтобы я стала великой скрипачкой.
Для этих целей сшили фиолетовое бархатное платье. Когда я с распущенными длинными волосами и скрипочкой выходила на сцену, все умилялись. Когда начинала играть — умиляться переставала даже мамаша. «Говорила тебе — занимайся! занимайся!» — своим занудством она могла вывести из себя святого.
Больше всего я любила читать. Я умудрялась импровизировать двумя руками на фортепиано и одновременно поглощать Кинга. После «Кошачьего кладбища» меня полгода мучили кошмары. Эта история очень заинтересовала моего психиатра: «Надо же — в семь лет! Что вы почувствовали? Что вы подумали?» «Да что, — говорю я. — Подумала, наш отец не стал бы так заморачиваться, если бы мы с братом умерли. И Гейджа жалко было. Братика младшего».
Врач меня долго не отпускала. У меня уже кровь шла из носа, я размазывала ее по подбородку и просила разрешения уйти. Было начало десятого вечера, коллеги заглядывали в кабинет и звали домой, но она была тверда: «Еще десять минут. Кровь потом смоете, успеете. Говорите!»
И я рассказывала про «Воспламеняющую взглядом» — когда я еще не умела читать, мама зажигала настольную лампу, читала вслух в темноте на диване. Было жутковато, но интересно. «Вот это — отец! Образ идеального отца! — замечала мама, отложив книгу. — Твой бы уже обосрался, а этот рискует жизнью, спасает дочь!»
Любимым героем был Воланд — всемогущий и насмешливый, мудрый и справедливый. Иешуа я считала бесхарактерным смертником, а Мастера — просто слабым. Маргарита казалась мне неразумной упрямой истеричкой. Мать осуждала героиню, но с завистью — ведь у Маргариты муж был хороший! И квартира какая, и домработница! И добавляла: «Зажрала меня проклятая нищета…» Я жалела, что меня назвали не Маргаритой. Тогда бы оставался крохотный шанс, что Воланд когда-нибудь выберет меня.
Я любила мечтать, но от чертовой скрипки мне было никуда не деться, ведь я же не хотела расстраивать маму! Окончив музыкальную школу, я поклялась никогда больше не брать скрипочку в руки и отрастить длинные ногти. Недавно я ее съела — старинный немецкий инструмент отнесли в ломбард и сдали за копейки. Больше не потрогать мне головку в форме льва, не погладить пальцами, не прикоснуться губами к благородному дереву, не подуть в прорези дек, не услышать легкий и нежный стон. Колки съезжали по несколько раз за урок. Как же меня бесило натирать их канифолью!
