Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе - [212]

Но везти кресло с X. мне не пришлось, потому что к моменту прибытия к пропускному пункту от него осталась только голова, прикрепленная к роликовой доске, впрочем, голова очень учтивая и, не в пример иным обличьям X., смиренная. Когда нянечка, передававшая мне доску с головой, чуть не обронила ее и ойкнула, голова только косноязычно прошептала, что, мол, ничего страшного.

Дальше я нес ее в руках, а она что-то еще говорила, все более неразборчиво, одновременно коричневея, сужаясь и превращаясь в нечто среднее между добротным кожаным ботинком и плохоньким изваянием из числа тех, что стоят в садах Ликеев и Академий. Иногда из них льется струйка водицы, и это приятно. Впрочем, сходства с ботинком было больше, несмотря на все еще ощутимые признаки жизни. Но ведь любая кожа, кроме, разумеется, искусственной, когда-то была живой, в отличие от бронзы.

Так что, возможно, это был бы не худший из множества предвиденных X. вариантов его возвращения.

Лариса ШУЛЬМАН [91]

ЛЮБОВЬ ГЛАФИРЫ И АФАНАСИЯ

Местное телевидение начинало свою работу. Афанасий заполз под стол в ярком свете юпитеров, натянул на руку тряпичное тельце поросенка, прохудившееся повсеместно, и уже издал несколько аппетитных похрюкиваний в прямом эфире, как поднял глаза несколько в сторону и потерял дар речи. Возле дверей стояла голенастая, заломившая руку о притолоку, ухмыльчатая женщина как раз подходящего ему возраста. Профиль у нее был орлиный, глаз узкий, прищуренный, и взгляд-бросок на него она кидала как-то сбоку, что еще более способствовало точности попадания в левый бок Афанасия, где трепетало его раненое сердце. Он не мог находиться на четвереньках перед такой женщиной. Он восстал и обнаружил недюжинный рост мужчины под два метра. Кажется, это произвело впечатление: суета, гвалт, паника, несусветные вопли, вырубленный прямой эфир — ничто не замечалось Афанасием, стоявшим посреди этого бардака словно бы в полной тишине и наслаждавшимся ее выгибом спины, нервически двигавшимися ноздрями, постукиванием изношенного каблука, орлиным профилем...

— Афродита, Венера, Электра, Елена Прекрасная... — бормотал обреченный Афанасий, хотя Глафира — а именно так звали возмутительницу спокойствия местной телерадиовещательной сети — совершенно не походила на перечисленных особ древнегреческо-римского подобия. Скорее разве что на Артемиду или же Афину-Палладу.

Афанасия хотели немедленно уволить из престижной на местном уровне передачи «Спокойной ночи, малыши!». Но после раздумий и шквала гневных писем зрителей решено было объявить технический перерыв для передачи и всех отправить в отпуск за свой счет по собственному желанию.

Глафира оказалась самой гуманной и отзывчивой из всего окружения Афанасия — не выругалась, не пригрозила увольнением, не пеняла на бардак... Она просто не обратила на все это никакого внимания, отнеслась к событиям как к обычному проявлению мужской страсти. Афанасий так сразу и понял, что именно она его опора и поддержка в подобных трудностях жизни, и предложил ей в дополнение к собственному сердцу и собственную руку, которая была ему дорога еще и как профессиональное орудие актера театра кукол. С рукой Глафира решила не спешить — хотя она была приезжая в городе и рука Афанасия могла бы ей пригодиться как повод официального проживания в его квартире. Но она сначала пригласила поклонника к себе в гостиницу, где, сидя по обе стороны полированного темного стола, они пытались привыкнуть друг к другу. Это оказалось невозможным, потому что Афанасий не мог выносить такого орлиного совершенства и как-то рычал и все пытался снова-таки устроить бардак и беспорядок, сломав уже и две казенные табуретки.

Поэтому на третий день совместного проживания Глафира поставила стонавшего от неги Афанасия возле окна и с полного разбегу из коридора через всю комнату шарахнула его собственной головой по толстенькому животу — Афанасий, вообще-то, был толстоват. После нескольких сеансов подобной терапии он успокоился, лицо его потеряло свирепость отвисших и рыхлых щек, он вновь стал похож на розового поросенка, которого с виртуозностью играл до появления в его жизни этой роковой женщины среднего возраста. И следовательно, вполне мог снова приступить к своей прославленной в местных эстетских кругах работе поросенком, которую и репетировал по настоянию возлюбленной постоянно.

Наконец делегация поклонников Афанасия, выстроенная Глафирой в стройную колонну, отправилась к руководству местного телевидения с настоятельной просьбой вернуть его к прежней работе, потому что — аргументировали просители — невозможно более жить в этой гостинице. А Глафире хотели дать премию за целительные действия. Но бухгалтер, финансовая жадюга, хотела упасть в истерический обморок для доказательств отсутствия денег, поэтому директор закричал, чтобы все оставили его в покое, и немедленно уехал в Крым... — и ведь нашлись денежки дать ему аванс на отпуск еще до получения всей студии традиционно задержанной зарплаты. Это следствие навела Глафира, вообще очень решительная женщина, за которой после их свадьбы Афанасий оказался как за бетонной стеной. И только в замочную скважину квартиры Афанасия соседи частенько наблюдали разбег Глафиры от коридора до комнаты и мягкое врезание ее жесткой головы в его толстый живот, от чего по лицу Афанасия плыла сладчайшая улыбка...