Жук золотой - [36]
Елизарыч рассказывал мне, что урки, перед тем как ударить обидчика ножом или выстрелить в него из пистолета, разжигают в себе страсть убийства. Они могут истерично кричать, царапать лицо. А были и такие, кто в экзальтации чиркал себя ножом по руке. Вид собственной крови возбуждал и делал их бесстрашными.
Не знаю, как бежал Моисеич-Аид.
Он бежал сзади с коротким ломиком. Такими ломами, не тяжелыми, но острыми, зачищают углы шурфов.
Упырь, с расцарапанным в кровь лицом, захватил Зину сзади за горло и старался прижать ее плечи к песку.
Зинаида, голая, извивалась змеей и делала то, что на школьных уроках по физкультуре называлось упражнением «березка». Когда ты поддерживаешь себя руками под лопатки, а тело и ноги тянешь вверх.
Жора схватил Зинку за лодыжки и старался разодрать ее ноги. Раздвинуть.
Это мы, Господи!
Сколько времени длилась схватка на песчаном пляже у таежной протоки, я не знаю. Но ни Упырь, ни Жора, демонстрирующий по утрам в протоке мускулистость своего тела, ничего не могли поделать с Зиной. Правда, оба были пьяны. Жору мотало из стороны в сторону. Казалось, еще немного, и жертва вырвется из рук насильников. Никто не произносил ни слова. Только мычали и постанывали. Зина знала, что отсюда ей не докричаться, на помощь не звала.
Перекрывая рокот переката, Елизарыч крикнул с берега: «Эй вы, оползни! Колуна хотите?!»
Так же – по-воровски, на полусогнутых, топор на отлете, он пошел на них по центру. Аид, с ломиком наперевес, заходил слева. Я схватил камень-голыш, ничего другого под рукой не оказалось, и наступал справа.
И тут я увидел пустую бутылку. Не знаю, как она оказалась на косе. Может, Димон с Зинкой приходили сюда вдвоем любоваться закатом и баловались вином – бутылка была из-под «Маласовки», так у нас называлось плодово-ягодное дешевое вино. Может, ее принесла протока. Но я отчетливо увидел горлышко, слегка замытое прибрежным илом. Я схватил бутылку и ударил о камень. Теперь в руках у меня было оружие, которое урки называют розочкой. Горлышко бутылки с рваными краями стекла. Розочкой можно «расписать» харю любого уркагана. Я, в точности повторяя позу Елизарыча, присел, откинув тело на полусогнутых и пошел на Жору, обгоняя Елизарыча. Я ощерился и хрипел. Я стал уркой.
Я знал, что сейчас я попишу его.
Жора выхватил Финделя – нож-выкидуху. Он всегда его так называл – Колька Финдель. Такого ножа в отряде не было ни у кого.
Сейчас должно было случиться страшное – то, о чем длинными вечерами рассказывали у костра работяги, прошедшие беспредельные зоны. Были такие лагеря – там не действовали даже воровские законы. Кровавые побоища с ножами и заточками: блатные шли на сук, урки – на вертухаев, и получить колуна мог любой.
Когда Елизарыч прокричал «Колуна хотите?», он обозначил границы предстоящей схватки: не до первой крови, а до смертельного конца. В криминальном мире закон: замахнулся – бей, обнажил ствол – стреляй, выхватил нож – наноси удар. Иначе ты будешь презираем воровским сообществом за «понты». Кто-то из нас должен был остаться на таежной косе навечно. С лицом, пописанным розочкой в кровь. С проломленным колуном черепом. С животом, проткнутым ломиком.
Упырь предал Жору сразу. Дико озираясь по сторонам и вытирая ладони о штаны, он отступал к перекату. Зина – лицо ее было белым, и веснушки проступали отчетливо – судорожно натягивала брюки и свитер. Она не плакала и не кричала, но то ли судороги, то ли рыдания без слез сотрясали ее грудь и тело.
«Сукой буду – попишу!» – я даже не прокричал, я провизжал страшную клятву уголовников. Жора, низко нагнувшись, нырнул головой мне навстречу. Нож он держал у ноги. Он хотел ударить меня снизу.
Он был один против нас троих. Но он нас не боялся.
Жора забыл про Зинку. В последний момент Зина ударила Жору сзади по лодыжкам – поставила подножку. И он рухнул лицом вниз на камни, прямо к нам под ноги. Елизарыч, как-то некрасиво, одной половинкой лица, улыбаясь, замахнулся топором. Скорее, он даже не улыбался. Он осклабился. Сейчас все должно было кончиться на страшной вечерней косе.
Над нашими головами раздался сухой выстрел.
«Всем лечь, руки за голову! Стреляю без предупреждения!» Пузыревский с пистолетом в руке стоял на берегу, в десяти метрах от нас. Тогда я не знал, что начальникам геологических партий положено табельное оружие. Не помню, что у него было в руке – пистолет или наган. Таким, со стволом навскидку, я видел Пузыревского первый и последний раз. Он хранил его в том же ящике, где хранились двустволка Зинаиды и ружья наших охотников.
Елизарыч и Аид рухнули на косу сразу же. Упырь упал почти в воду, на самом краю косы. Жора и так уже валялся на камнях. Остались стоять только мы с Зинкой. Ведь мы еще никогда не сидели в тюрьме и не отбывали срока на зоне. И мы не знали, что гражданин начальник с наганом в руке шутить не любит. С десяти метров и я легко продырявлю шкуру любого уголовника.
Я бросил бутылку. Стекло брякнуло о камни.
Пузыревский быстро спустился с берега. Он сказал Зинке: «А я ведь вас предупреждал, Зинаида Георгиевна! Выставляться не надо. Скромнее надо быть, Зинаида Георгиевна!»
Две повести московского прозаика Александра Куприянова «Таймери» и «О! Как ты дерзок, Автандил!», представленные в этой книге, можно, пожалуй, назвать притчевыми. При внешней простоте изложения и ясности сюжета, глубинные мотивы, управляющие персонажами, ведут к библейским, то есть по сути общечеловеческим ценностям. В повести «Таймери», впервые опубликованной в 2015 году и вызвавшей интерес у читателей, разочаровавшийся в жизни олигарх, развлечения ради отправляется со своей возлюбленной и сыном-подростком на таежную речку, где вступает в смертельное противостояние с семьей рыб-тайменей.
«Истопник» – книга необычная. Как и другие произведения Куприянова, она повествует о событиях, которые были на самом деле. Но вместе с тем ее персонажи существуют в каком-то ином, фантасмагорическом пространстве, встречаются с теми, с кем в принципе встретиться не могли. Одна из строек ГУЛАГа – Дуссе-Алиньский туннель на трассе БАМа – аллегория, метафора не состоявшейся любви, но предтеча её, ожидание любви, необходимость любви – любви, сподвигающей к жизни… С одной стороны скалы туннель копают заключенные мужского лагеря, с другой – женского.
Максим Осипов – лауреат нескольких литературных премий, его сочинения переведены на девятнадцать языков. «Люксембург и другие русские истории» – наиболее полный из когда-либо публиковавшихся сборников его повестей, рассказов и очерков. Впервые собранные все вместе, произведения Осипова рисуют живую картину тех перемен, которые произошли за последнее десятилетие и с российским обществом, и с самим автором.
Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!