Жук золотой - [33]
Еще там струился родник, выбиваясь из скалы. С хрустальной водой, от одного глотка которой ломило зубы.
Не знаю, есть ли в настоящем раю такие родники?
Топал кирзовыми сапожищами Упырь, в такт хлопал Аид – Борис Моисеевич. Его черные, на выкате, глаза становились влажными. Наконец, не выдержав, бухгалтер вступал в круг. «Цыганочка» в его исполнении была похожа на еврейский танец «Семь-сорок». Аид в жару и в холод носил неизменную жилетку. Он полагал, что интеллигентская вещь с атласными вставками на груди выделяет его в толпе зэков, людей приземленных и грубых. Характерным жестом Борис Моисеевич просовывал большие пальцы под атлас жилетки на груди, растопырив пятерню. Отчасти жест Аида напоминал вождя в картине «Ленин в октябре». Фильм, в воспитательных целях, крутили по зонам. Зэки узнавали в Рабиновиче Ленина и, довольные, хохотали. Танцевал Борис Моисеевич по-еврейски – враскачку, с пятки на носок.
Взвизгивал от удовольствия Шаха. Елизарыч все быстрее и быстрее перебирал струны. Жора дергал плечами и хмурил брови. Все-таки он не мог простить Зинке выбитой фиксы.
Стихи и «Цыганочка». О, прозвучал еще не весь набор! Концерт в тайге продолжался. Наступал звездный час Жоры. Правда, его нужно было уговаривать. Упырь что-то жарко шептал на ухо трубачу. Жора деланно кривил губы. Елизарыч просительно касался плеча музыканта и подмигивал. Жора ждал последнего слова Пузыревского. Пузыревский говорил: «Сыграйте, Георгий Дмитриевич!»
Всех своих зэков Пузыревский называл на «вы» и по имени-отчеству. Даже Шаху, который прислуживал Адику, – он стирал ему майки, трусы и портянки. Шаху звали, как и меня, Александр Иванович. Поэтому я запомнил.
Жора между тем доставал из потертого футляра трубу и уходил от стола на близкий пригорок. Он как бы отделялся от нас. Может, и играл он не для нас. Для голубого неба, для тайги, подступившей зеленым занавесом к обрывистому берегу протоки, для выщербленных ветром, дождями и солнцем скал, через уступы которых поблескивал излукой Амур.
О чем была его музыка?
Я не знаю.
Высокая, как небо, и чистая, как вода в ручьях, по которым я таскал в пробирках пробы золота, мелодия всех нас делала людьми. Как мне казалось.
На самом деле Жора, как всякий ворюга-щипач, был человеком с вертлявым характером. Но за его музыку ему можно было все простить.
Расправлялись складки на угрюмых лицах зэков. Светлели их глаза. Долго, не отрываясь, смотрел вдаль Елизарыч. Что-то он видел там такое, чего мы увидеть не могли.
И плакал от музыки, уронив голову на руки, Димон-ботаник, жених моей рыжей бестии, моей любимой, от одного взгляда которой у меня тряслись колени и возникала тяжесть внизу живота.
Мне кажется, он плакал от счастья. От того, что у него такая невеста. И скоро она станет его женой. Она сводит с ума всех мужчин.
Он плакал от любимого им сейчас окружения. От суровых, но таких прекрасных лиц шурфовиков-зэков. Ведь они настоящие, ведь правда?! Ведь они просты и благородны?!
И от моих стихов, по сути признания в любви его невесте, он, как мне кажется, плакал тоже.
А может, все гораздо проще и низменней.
Он плакал от одеколона-«тройника» и от бражки ядовито-голубого цвета, замешанной на ягоде-голубице. Кружкой бражки его потихоньку ото всех угостила благодарная роженица – Танька-повариха. Ведь он принял ее сына.
Между тем «полировать» одеколон «Тройной» брагой местного розлива, даже если производители целебного напитка большие профессионалы, в нашем обществе бродяг, геологов, пилорамщиков, чокеровщиков, а также и рыбаков с охотниками считалось дурным тоном. Не комильфо. О печальных результатах подобного микса в нашем интернате знали даже пятиклассники. Но Дима не воспитывался в интернате. И его отец, кажется, был профессором в Иркутском университете.
Лично я из кружки, предложенной Елизарычем, одеколона лишь отхлебнул. Ведь я решил сегодня стать взрослым, по-настоящему. Я знал, что мне надо готовиться к вечернему…
Ну, вот к чему «вечернему» мне надо было готовиться?!
Уговорю. Уболтаю стихами. Исцелую допьяна… Ну, не знаю – упою Танькиной фиолетовой бражкой! Я знал, где повариха прячет заветную бадейку. Сегодня, в день шестнадцатилетия, моя любимая станет моей!
И пьяный Димон был мне как бы на руку.
Вот как я думал. Подловато. Но ничего не мог с собою поделать.
А день между тем клонился к закату.
Мы с Зинаидой отвели Диму в палатку и уложили спать.
Зина заботливо сняла очки с толстыми стеклами с его блаженно улыбающегося лица. Вот, спрашивается, за что она любила такого ботаника, не умеющего толком развести костра? Она, одним ударом уложившая Жору в багульник! Она, выстрелом по-македонски – с бедра, из обыкновенной двустволки, дырявившая «влет» кепки и капроновые, в мелкую сеточку, шляпы ее поклонников!
«Чего он так? – шепотом, чтобы не разбудить Дмитрия, спросил я Зину. – Ведь, как-никак, на флоте служил! Мог бы научиться водку пить».
«Они там, в штабе, карты составляли и лоции, – ответили Зина, – моря в глаза не видели!»
Как будто штабисты-картографы не пьют водку и не ласкают женщин. Совершенно некстати мне вспомнилась матерщинная частушка, которую специально для меня пел Упырь. Он знал, что я мечтаю стать моряком: «Не любите, девки, море, а любите моряков! Моряки та-та-та стоя, у скалистых берегов».
Две повести московского прозаика Александра Куприянова «Таймери» и «О! Как ты дерзок, Автандил!», представленные в этой книге, можно, пожалуй, назвать притчевыми. При внешней простоте изложения и ясности сюжета, глубинные мотивы, управляющие персонажами, ведут к библейским, то есть по сути общечеловеческим ценностям. В повести «Таймери», впервые опубликованной в 2015 году и вызвавшей интерес у читателей, разочаровавшийся в жизни олигарх, развлечения ради отправляется со своей возлюбленной и сыном-подростком на таежную речку, где вступает в смертельное противостояние с семьей рыб-тайменей.
«Истопник» – книга необычная. Как и другие произведения Куприянова, она повествует о событиях, которые были на самом деле. Но вместе с тем ее персонажи существуют в каком-то ином, фантасмагорическом пространстве, встречаются с теми, с кем в принципе встретиться не могли. Одна из строек ГУЛАГа – Дуссе-Алиньский туннель на трассе БАМа – аллегория, метафора не состоявшейся любви, но предтеча её, ожидание любви, необходимость любви – любви, сподвигающей к жизни… С одной стороны скалы туннель копают заключенные мужского лагеря, с другой – женского.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В городе появляется новое лицо: загадочный белый человек. Пейл Арсин — альбинос. Люди относятся к нему настороженно. Его появление совпадает с убийством девочки. В Приюте уже много лет не происходило ничего подобного, и Пейлу нужно убедить целый город, что цвет волос и кожи не делает человека преступником. Роман «Белый человек» — история о толерантности, отношении к меньшинствам и социальной справедливости. Категорически не рекомендуется впечатлительным читателям и любителям счастливых финалов.
Кто продал искромсанный холст за три миллиона фунтов? Кто использовал мертвых зайцев и живых койотов в качестве материала для своих перформансов? Кто нарушил покой жителей уральского города, устроив у них под окнами новую культурную столицу России? Не знаете? Послушайте, да вы вообще ничего не знаете о современном искусстве! Эта книга даст вам возможность ликвидировать столь досадный пробел. Титанические аферы, шизофренические проекты, картины ада, а также блестящая лекция о том, куда же за сто лет приплыл пароход современности, – в сатирической дьяволиаде, написанной очень серьезным профессором-филологом. А началось все с того, что ясным мартовским утром 2009 года в тихий город Прыжовск прибыл голубоглазый галерист Кондрат Евсеевич Синькин, а за ним потянулись и лучшие силы актуального искусства.
Семейная драма, написанная жестко, откровенно, безвыходно, заставляющая вспомнить кинематограф Бергмана. Мужчина слишком молод и занимается карьерой, а женщина отчаянно хочет детей и уже томится этим желанием, уже разрушает их союз. Наконец любимый решается: боится потерять ее. И когда всё (но совсем непросто) получается, рождаются близнецы – раньше срока. Жизнь семьи, полная напряженного ожидания и измученных надежд, продолжается в больнице. Пока не случается страшное… Это пронзительная и откровенная книга о счастье – и бесконечности боли, и неотменимости вины.
Книга, которую вы держите в руках – о Любви, о величии человеческого духа, о самоотверженности в минуту опасности и о многом другом, что реально существует в нашей жизни. Читателей ждёт встреча с удивительным миром цирка, его жизнью, людьми, бытом. Писатель использовал рисунки с натуры. Здесь нет выдумки, а если и есть, то совсем немного. «Последняя лошадь» является своеобразным продолжением ранее написанной повести «Сердце в опилках». Действие происходит в конце восьмидесятых годов прошлого столетия. Основными героями повествования снова будут Пашка Жарких, Валентина, Захарыч и другие.
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.