Жук золотой - [32]
«Увозят милых корабли, уводит их дорога белая. И стон стоит вдоль всей земли: мой милый, что тебе я сделала!» Я видел, как в глазах Зинки появлялись слезы от цветаевских строк. Урки тоже слушали молча и сосредоточенно. И романсы слушали. Про чудное мгновение, про калитку. Особенно им нравилось «Умру ли я, и над могилою…»
Наступала моя очередь. Я знал и внутренне волновался.
К тому времени я уже отрастил косую челку, и вместо щербатого впереди зуба Инженер отлил мне в специальном тигельке фиксу. Она была из настоящего, воровского, золота. И она бликовала на солнце. Брюки я носил с напуском. Когда просторные штанины нависают складками над отогнутыми голенищами сапог. Разумеется, пиджак внакидку на плечах и кепарь-восьмиклинка. Таков портрет начинающего поэта, по совместительству – рабочего кухни.
Пузыревский просил: «Саня! Почитай».
Ему нравились мои стихи. Зэкам – тоже.
Они не очень нравились, я прекрасно видел, только одному человеку – Елизарычу. Потому что он знал другие стихи. Тем не менее мои упражнения он поощрял.
Когда я читал с завыванием свои поэтические опусы, то замечал и в глазах рыжей королевы проснувшийся интерес. «Вот чем я тебя возьму!» – думал я.
Косил я, разумеется, под Есенина. Не под Пастернака же мне было косить, про которого я тогда только-только услышал от Елизарыча.
В тот день, за столом, было прочитано стихотворение, специально написанное в честь собственного 16-летия. Вот оно.
Ах, какие, к чертям, нынче стансы!
Я знал, что стихотворение будет иметь успех.
На самом деле оно плохое. Подражательное, псевдонародное, с его словечками «стансы», «плат» и оборотами типа «люб тебе иль не люб», «радиола твистеть надорвалась», с неточным – для ритма – «Цыганка» вместо «Цыганочка».
Опять же непонятная «прозрачная отрава» – слюна, что ли, прости меня, господи! Которой непременно нужно было напиться. Девичьи «нетронутые губы» – штамп всех поэтов-почвенников. Непонятно откуда взявшийся «кочет»…
Одно словечко «нетверёзый» чего стоило! Ну и так далее.
Правда, моя самокритика – с высоты прожитых после эффектного стихотворения лет. И народ в нем, в отличие от космополитических произведений Грина, не показан темной и тупой массой. Он здесь радостный, народ…
Но тогда я знал, что стих пойдет «на стон». Как определял успех наш деревенский ухарь Лупейкин. По искренности, по лирической интонации, по точности деталей. Например, на плечах Зинаиды часто лежал синий платок. Захватила она его и на мой день рождения. Каждый летний день на Амуре заканчивался грозами. Вот откуда в стихотворении строчки «Помню только, что ночью ударит над амурским селеньем гроза…» Зинаида умела танцевать «Цыганочку» с выходом, как тогда говорили. Ну и так далее. Стих был как бы слегка декорирован самой жизнью. Но, по большому счету, желаемое я выдавал за действительность. Стих-мечта. Стих-аллюзия.
Под одобрительные крики, свист шурфовиков и их аплодисменты я выкрикнул сокровенную коду: «Нам всего по шестнадцати лет!»
Неточность в тот миг моего поэтического триумфа была только одна. Зинке было уже не шестнадцать, а девятнадцать, кажется, лет.
Не дожидаясь приглашения, Зинаида встала, повела плечами, как крылья, расправив по ним концы своего платка, а Елизарыч взял первый аккорд на старенькой гитаре. «Цыганочка».
Как она танцевала!
Девушка, которая двумя ударами весла перегоняла утлую оморочку через бурлящий порог горной реки.
Моя судьба. Мой обморок. Моя ветка рыжей саранки, обрызганная каплями дождя. Как мне тебя еще называть?! Моя богиня. Которую мне уже никогда не вернуть…
На берег той речки, куда никому из нас нет возврата.
Ни Елизарычу, ни Линде, ни Марцефалю с Адиком.
Ни карманному шулеру Жоре. Ни мне самому.
На территорию района, где нам уже никогда не бить скальных шурфов. Пузыревский профессионально пояснял: мы определяем контуры рудного тела. Мне же хотелось тогда определить, хотя бы на ощупь, контуры другого тела. Высокое и низкое во мне соединилось в удивительное ощущение печали и счастья. Никогда в жизни будущей, в той самой жизни, из которой не вычеркнуть и дня, подобного чувства я не испытал. Никогда я не буду рвать по утрам нежно-фиолетовые цветы и тайком складывать их у входа в ее палатку. Именно то место в распадке ниже лагеря, буйно заросшее таежным багульником, Елизарыч и называл райскими кущами.
Две повести московского прозаика Александра Куприянова «Таймери» и «О! Как ты дерзок, Автандил!», представленные в этой книге, можно, пожалуй, назвать притчевыми. При внешней простоте изложения и ясности сюжета, глубинные мотивы, управляющие персонажами, ведут к библейским, то есть по сути общечеловеческим ценностям. В повести «Таймери», впервые опубликованной в 2015 году и вызвавшей интерес у читателей, разочаровавшийся в жизни олигарх, развлечения ради отправляется со своей возлюбленной и сыном-подростком на таежную речку, где вступает в смертельное противостояние с семьей рыб-тайменей.
«Истопник» – книга необычная. Как и другие произведения Куприянова, она повествует о событиях, которые были на самом деле. Но вместе с тем ее персонажи существуют в каком-то ином, фантасмагорическом пространстве, встречаются с теми, с кем в принципе встретиться не могли. Одна из строек ГУЛАГа – Дуссе-Алиньский туннель на трассе БАМа – аллегория, метафора не состоявшейся любви, но предтеча её, ожидание любви, необходимость любви – любви, сподвигающей к жизни… С одной стороны скалы туннель копают заключенные мужского лагеря, с другой – женского.
Перед вами грустная, а порой, даже ужасающая история воспоминаний автора о реалиях белоруской армии, в которой ему «посчастливилось» побывать. Сюжет представлен в виде коротких, отрывистых заметок, охватывающих год службы в рядах вооружённых сил Республики Беларусь. Драма о переживаниях, раздумьях и злоключениях человека, оказавшегося в агрессивно-экстремальной среде.
Выпускник театрального института приезжает в свой первый театр. Мучительный вопрос: где граница между принципиальностью и компромиссом, жизнью и творчеством встает перед ним. Он заморочен женщинами. Друг попадает в психушку, любимая уходит, он близок к преступлению. Быть свободным — привилегия артиста. Живи моментом, упадет занавес, всё кончится, а сцена, глумясь, подмигивает желтым софитом, вдруг вспыхнув в его сознании, объятая пламенем, доставляя немыслимое наслаждение полыхающими кулисами.
Эта повесть или рассказ, или монолог — называйте, как хотите — не из тех, что дружелюбна к читателю. Она не отворит мягко ворота, окунув вас в пучины некой истории. Она, скорее, грубо толкнет вас в озеро и будет наблюдать, как вы плещетесь в попытках спастись. Перед глазами — пузырьки воздуха, что вы выдыхаете, принимая в легкие все новые и новые порции воды, увлекающей на дно…
Ник Уда — это попытка молодого и думающего человека найти свое место в обществе, которое само не знает своего места в мировой иерархии. Потерянный человек в потерянной стране на фоне вечных вопросов, политического и социального раздрая. Да еще и эта мистика…
Футуристические рассказы. «Безголосые» — оцифровка сознания. «Showmylife» — симулятор жизни. «Рубашка» — будущее одежды. «Красное внутри» — половой каннибализм. «Кабульский отель» — трехдневное путешествие непутевого фотографа в Кабул.
Книга Сергея Зенкина «Листки с электронной стены» — уникальная возможность для читателя поразмышлять о социально-политических событиях 2014—2016 годов, опираясь на опыт ученого-гуманитария. Собранные воедино посты автора, опубликованные в социальной сети Facebook, — это не просто калейдоскоп впечатлений, предположений и аргументов. Это попытка осмысления современности как феномена культуры, предпринятая известным филологом.