Жмых - [51]
— Послушай, Джованна, сейчас не совсем подходящее время для таких рандеву.
— Наоборот — в этот час открыты все рестораны.
— Я не про это.
Если он продолжит разглагольствовать, мы не успеем убраться из дома.
— Да брось ты! Что плохого, если мы немного развлечёмся, только и всего? — мне с трудом удавалось сохранять самообладание.
Видя, что он колеблется, я подбросила дровишек в костёр.
— Не хотела говорить. Я собираюсь купить новую картину Тарсилы ду Амарал[95]. Хочу сейчас поехать забрать её.
Антонио точно споткнулся на ровном месте.
— Тарсила продаёт тебе картину?.. За сколько?
Тарсила ду Амарал когда-то была близкой подругой Антонио, но его мнение о её творчестве было крайне невысоким: он считал её работы невзыскательными и лишёнными глубины. Узнав о персональной выставке Тарсилы в парижской галерее Персье, он от возмущения целую неделю сотрясал кулаками воздух…
— Пустяки. Полмиллиона, — сделав неопределённый жест рукой, отозвалась я.
Его физиономию перекосило.
— Сколько?
— Ты не видел мою горжетку?..
— Полмиллиона за какую-то мазню?! — выпучив глаза, он смотрел на меня так, точно я была умалишённой.
— «Мазню»? Это в тебе говорит профессиональная ревность. Тарсила — гениальная художница. Картина, которую я хочу приобрести, — подлинное произведение искусства. И идеальное капиталовложение.
— Ты ни черта не понимаешь в живописи! То, что она малюет — детские картинки. Такое нарисует любой школьник.
— Завидуешь?
Кажется, теперь я попала в самое яблочко. Он аж позеленел.
— Я?.. Едем, чёрт возьми! Я хочу собственными глазами увидеть этот шедевр!
— Я только поднимусь наверх за сумочкой…
Только сейчас я вспомнила, что Тарсилы и в Бразилии-то нет — они вместе с супругом путешествовали по Европе и, кажется, не торопились возвращаться; Антонио, войдя в раж, об этом тоже, похоже, забыл… Ну, да ладно, как-нибудь выкручусь.
…Мы уже отъезжали от дома, когда к особняку со всех сторон начали стягиваться полицейские автомобили. Без сирены, неслышно, они медленно двигались вдоль ограды. Несколько мужчин, на ходу выскочив из машин, крадучись, как кошки, расходились по сторонам, сливались с тенями заметно удлинившихся, фантасмагорически вычурных пальм.
Надеясь, что Антонио не обратит на них внимания, я поспешно нажала на газ. Но он заметил непрошенных гостей: «Какого чёрта им здесь надо?.. Останови…». Поскольку я продолжала ехать дальше, он, ухватившись за мои руки, начал отдирать от их руля. «Это полиция! — орал он. — Надо предупредить Престеса и Ольгу!». Я изо всех сил пыталась удержать его в машине, но он вырвался и стремглав бросился через улицу к дому. Я побежала вслед за ним: «Стой, Антонио! Они убьют тебя!»… С угла улицы сквозь густую листву светил фонарь. Под деревом стоял человек в шляпе с плоской тульей и короткими прямыми полями, в его руках был пистолет. Я замерла, попятилась. Стараясь держаться в тени, прижимаясь к стене и оглядываясь, отыскала скрытую за ветками кустарника железную дверцу; бесшумно отворив затвор, незаметно юркнула во двор и тут же, с трудом подавив крик, закусила костяшки пальцев: неподалёку у беседки притаился Антонио. Я негромко позвала его, но он даже не обернулся; пригнувшись, стал пробираться к фасаду.
Как только особняк был полностью оцеплен, раздался зычный голос Хосе Меркадо, призывающий всех, находящихся в доме, немедленно сдаться. В одном из окон на первом этаже тут же мелькнул тревожный свет. Через минуту с десяток полицейских, держа наготове оружие, вышибли дверь и вломились в дом. Задребезжали стёкла распахнувшегося окна, из него тут же выскочила большая чёрная точка; перевернувшись в пыли, человек побежал к центральному входу — увитой плющом узорчатой ограде. Прожектор с полицейской машины сразу поймал его в сноп света — это был Престес. Разглядев на пути западню, он рванул в другую сторону, со всех ног помчался к потаённой калитке — а за ним, рассекая темноту, следовал ослепляющий белый глаз. Антонио, выскочив из укрытия, одним прыжком перемахнул через скамейку и кинулся наперерез полицейским: «Не трогайте его, сволочи!..». Ответом ему был звук передёрнутых затворов и резкий окрик: «Стоять! Не двигаться!». Со ступеней парадного входа торопливо сбегала Ольга: «Не надо стрелять! Мы без оружия!». Схватив за ствол направленное на неё ружьё, она сцепилась с одним из солдат, отвлекла внимание на себя: «Мы вместе! Арестуйте вместе с ним и меня!». Её схватили, скрутили руки за спину, но она, ожесточённо сопротивляясь, продолжала будоражить громкими возгласами соседей и случайных прохожих: «Не стреляйте! Мы сдаёмся!»… Антонио схлестнулся сразу с тремя полицейскими: оттолкнув одного, ударил под дых второго и попытался вырвать винтовку у третьего. «Бегите, команданте!» — вскрикнул он, расчищая дорогу Престесу. Град пуль, сразу выпущенных из десятка ружей, прошили его. Он рухнул наземь. Я захлебнулась истерическим воплем.
…Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я, опустошенная, обессилевшая, оглохшая от собственного крика, почувствовала, что сижу, скорчившись, подогнув под себя ноги, на траве, а тяжёлая, безжизненная голова Антонио лежит на моих коленях: он тускло смотрел в небо полузакрытыми глазами. «Помогите ему… сделайте что-нибудь…» — жалобно просила я суетившихся вокруг меня полицейских. На все мои мольбы — равнодушное молчание.
Приносить извинения – это великое искусство!А талант к нему – увы – большая редкость!Гениальность в области принесения извинений даст вам все – престижную работу и высокий оклад, почет и славу, обожание девушек и блестящую карьеру. Почему?Да потому что в нашу до отвращения политкорректную эпоху извинение стало политикой! Немцы каются перед евреями, а австралийцы – перед аборигенами.Британцы приносят извинения индусам, а американцы… ну, тут список можно продолжать до бесконечности.Время делать деньги на духовном очищении, господа!
Гилад Ацмон, саксофонист и автор пламенных политических статей, радикальный современный философ и писатель, родился и вырос в Израиле, живет и работает в Лондоне. Себя называет палестинцем, говорящим на иврите. Любимое занятие — разоблачать мифы современности. В настоящем романе-гротеске речь идет о якобы неуязвимой израильской разведке и неизбывном желании израильтян чувствовать себя преследуемыми жертвами. Ацмон делает с мифом о Мосаде то, что Пелевин сделал с советской космонавтикой в повести «Омон Ра», а карикатуры на деятелей израильской истории — от Давида Бен Гуриона до Ариэля Шарона — могут составить достойную конкуренцию графу Хрущеву и Сталину из «Голубого сала» Владимира Сорокина.
Коллекции бывают разные. Собирают старинные монеты, картины импрессионистов, пробки от шампанского, яйца Фаберже. Гектор, герой прелестного остроумного романа Давида Фонкиноса, молодого французского писателя, стремительно набирающего популярность, болен хроническим коллекционитом. Он собирал марки, картинки с изображением кораблей, запонки, термометры, заячьи ланки, этикетки от сыров, хорватские поговорки. Чтобы остановить распространение инфекции, он даже пытался покончить жизнь самоубийством. И когда Гектор уже решил, что наконец излечился, то обнаружил, что вновь коллекционирует и предмет означенной коллекции – его юная жена.
«Да или нет?» — всего три слова стояло в записке, привязанной к ноге упавшего на балкон почтового голубя, но цепочка событий, потянувшаяся за этим эпизодом, развернулась в обжигающую историю любви, пронесенной через два поколения. «Голубь и Мальчик» — новая встреча русских читателей с творчеством замечательного израильского писателя Меира Шалева, уже знакомого им по романам «В доме своем в пустыне…», «Русский роман», «Эсав».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Долгая нота» Даниэля Орлова — одновременно и семейная сага, и городской роман. Действие охватывает период от окончания войны до наших дней, рассказывая о судьбах русской женщины Татьяны и ее детей. Герои произведения — это современники нынешних сорокалетних и сверстники их родителей, проживающих свои вроде бы обыкновенные жизни как часть истории страны… Началом координат всех трех сюжетных линий романа стал Большой Соловецкий остров.
Изящная, утонченная, изысканная повесть с небольшой налетом мистицизма, который только к месту. Качественная современная проза отечественной выделки. Фантастико-лирический оптимизм, мобильные западные формы романов, хрупкий мир и психологически неожиданная цепь событий сделали произведения Дмитрия Липскерова самым модным чтением последних лет.
Галина Щербакова, как всегда, верна своей теме — она пишет о любви. Реальной или выдуманной — не так уж и важно. Главное — что она была или будет. В наше далеко не сентиментальное время именно чувства и умение пережить их до конца, до полной самоотдачи, являются неким залогом сохранности человеческой души. Галину Щербакову интересуют все нюансы переживаний своих героинь — будь то «воительница» и прирожденная авантюристка Лилия из нового романа «Восхождение на холм царя Соломона с коляской и велосипедом» или просто плывущая по течению жизни, но каким то странным образом влияющая на судьбы всех мужчин, попадающихся на ее пути, Нора («Актриса и милиционер»)
Роман Дмитрия Липскерова «Последний сон разума» как всегда ярок и необычен. Причудливая фантазия писателя делает знакомый и привычный мир загадочным и странным: здесь можно умереть и воскреснуть в новом обличье, летать по воздуху или превратиться в дерево…Но сквозь все аллегории и замысловатые сюжетные повороты ясно прочитывается: это роман о России. И ничто не может скрыть боль и тревогу автора за свою страну, где туповатые обыватели с легкостью становятся жестокими убийцами, а добродушные алкоголики рождают на свет мрачных нравственных уродов.