Жизнь за грезы, или Околдованная женщина - [12]

И вот радость! Загремели ключи в дверном замке, заскрипела металлическим визгом дверь, и надзиратель громко объявил: «Фердэнэ, с вещами на выход». Трогательное было расставание с сокамерницей. Симюэль даже прослезилась. Она искренне верила, что с нею в камере сидит настоящая Фердэнэ — подруга по несчастью, подруга по ремеслу.

Так еще раз пришлось вспомнить и пережить в своем сердце Джине те не совсем приятные и очень тяжелые времена в своей еще очень короткой жизни.

Заскорузлый и морщинистый недобрый человек заставил Джину вспомнить все свое прошлое, еще раз пережить то, что было пережито. Это не только тяжело, это очень больно и наносит огромный вред здоровью. Только молодость, только молодая энергия позволяли Джине как-то облегчить тяжелые воспоминания. «Я же все делала для интересов Родины, я ничего не жалела для того, чтобы достичь поставленной цели — выполнить задание». А он требует «почему?»… Ох, как это тяжело переносить!.. Как это больно!..

* * *

— Нет, мадам, вы скажите прямо и откровенно, что заставило вас связать свою судьбу с греком — гражданином другой страны? Какие общие интересы или общие дела были у вас с ним?... — дотошно и так угловато и не совсем складно спрашивал Джину служитель отдела кадров Гаврила.

— Свою судьбу я пока что ни с кем не связала и в близкие отношения с иностранными гражданами не вступала. Что касается сына хозяина квартиры молодого человека Канадиса, то я его знала только как хозяйского сына, и никаких у меня с ним связей и общих дел не было, — отвечала Джина. — У меня был друг, и я его жду. Он скоро должен приехать сюда.

Но Гаврила не унимался. Ему надо было во что бы то ни стало добиться личного признания Джины в связи с гражданином иностранного государства без санкции соответствующего начальника, и тогда можно было бы заподозрить ее в неблаговидных делах — вплоть до измены Родине.

А Гавриле в этом случае сулило повышение по службе и хорошие отношения вышестоящих по службе начальников. Гаврила хорошо усвоил, что начальники любят, когда их подчиненные с рвением относятся к службе. Особенно это важно было в той организации, где служил Гаврила. Поэтому он буквально лез из кожи вон, стремясь добиться признания Джины в неблаговидных деяниях с ее стороны.

— Ведь я могу, — говорил Гаврила, — передать дела о ваших поступках и непозволительных связях в следственный отдел. И тогда вам там труднее будет опровергать факты.

Но фактов не было, и Джина уверенно держалась перед строптивым служителем-кадровиком, готовым утопить невинного человека в угоду своим сугубо личным и очень корыстным интересам.

А Гаврила не унимался и пригрозил Джине представить ее сначала секретарю партийного комитета главка и там, в парткоме, решить, как поступить с нею в дальнейшем.

— Вы вольны пока что представлять меня кому угодно и поступать так, как вам заблагорассудится, — ответила Джина, — но вам не удастся обвинить меня в том, в чем я не виновна. Вы хоть один факт приведите в свою правоту. У вас таких фактов нет, потому что нет поступков, компрометирующих меня.

— Эх ты! Ты еще не знаешь, что факты всегда найдутся, если это потребуется, — утверждал Гаврила. — Молодо-зелено... Поэтому и упрямитесь. Скажите мне всю правду, и я решу, как с вами поступить дальше. Может быть, и вина ваша не велика? — сменив тон, говорил Гаврила. — Ведь все в наших руках. Доложим руководству, подберем новую должность и служите себе на здоровье. А мы посмотрим на вашу новую работу, оценим ваше отношение к службе, ваше рвение, добропорядочность и представим к повышению в должности. Но для этого нужно ваше чистосердечное признание в содеянном и правдивое раскаяние. А вы заладили: не виновна, не виновна, и все тут. А у меня факты. Вот они. — И Гаврила положил руку на лежавшие на столе, в папке, какие-то бумаги.

— Тогда откройте эту папку и покажите мне хоть один факт, подтверждающий то, в чем вы голословно обвиняете меня, — сказала Джина.

Гаврила подумал и как-то не совсем уверенно сказал:

— Придет время, — все откроем и все покажем. А пока что остановимся на этом.

— На чем на этом? — спросила Джина.

Гаврила не ожидал, что Джина так отреагирует на его витиеватые, совсем непонятные и неконкретные обвинения, что даже поперхнулся, но продолжал свой наглый и садистский допрос...

Потом Гаврила позвонил в партком и, получив разрешение, пригласил Джину пройти в партком, где в присутствии секретаря продолжил свои садистские измышления и утверждения.

Но Джина, зная свою непричастность к тому, в чем ее упрекали, и даже обвиняли, держалась твердо занятой позиции невиновности, была спокойна и никогда не позволила запутать и обвинить в том, в чем она не была виновна. Ей приписывали связь с хозяйским сыном, гражданином другой страны, другой национальности, но она опровергла эти домыслы, а у Гаврилы и секретаря парткома, предъявлявшим Джине претензии, не было прямых улик и никаких доказательств.

Анализируя все происходящее, Джина сделала вывод, что все эти обвинения строятся на каком-то доносе без конкретных примеров и фактов. Она даже подумала: не причастна ли к ее обвинению близкая подруга Жозефина, которая знала почти все тайны и могла их по-своему неправильно истолковать и сообщить о некоторых из них своему начальству, а те, когда Джина улетела в Центр, все ее досье переслали туда, вслед за нею. В то же время Джина понимала, что все обвинения и претензии строятся на каких-то отрывочных сведениях и домыслах, без единого подтверждения, которые она не могла бы опровергнуть. Джина держалась твердой позиции непричастности к тому, в чем ее пытались обвинить, что ей хотели приписать. Держалась спокойно и точно парировала все удары, наносимые работниками-кадровиками.