«И чего они не предохраняются? — хмуро думал писатель. — Вот дети и лезут изо всех щелей. Правда, тогда сериал стал бы в два раза короче. А то и в три».
А между тем глаза писателя совсем утратили дно. Он не замечал этого, в зеркало он не смотрел.
День прошел. Можно было спать. Писателю было душно и жарко. Стащив с себя запатентованную майку, с отвращением он зарылся в свои тряпки. Долго, тяжело устраивался, кашляя, отхаркиваясь и ругаясь.
Посреди ночи писатель проснулся от жажды, пошел попить водички, но в кровать не вернулся.
А потом вновь переехавший сосед позвонил, чтобы одолжить дрель; добрая старушка, живущая напротив, зашла, чтобы спросить, есть ли у него свет. Что-то понадобилось от него и испанцу. Никто не открывал. Собака соседей через этаж сверху начала непонятно беспокоиться, проходя мимо писателевой двери.
Наконец приехала Марина.
Великий писатель умер, как настоящий романтик. Окаменевшего старого цыгана (в трусах наизнанку), начинающего уже пованивать, нашли лежащим ничком на кухне, на липком от пива полу, возле старой бутылки с чем-то запекшимся, гадостным на дне; эта бутылка давно завалялась под кухонным столом. Захлебнуться в собственной блевотине — это было бы пошикарнее и поклассичнее, но вместе с тем граничило бы с безвкусицей. Он же отдал Богу душу скромно и со вкусом. Так что судьба оказалась к нему благосклонна.
Великий писатель остался верен идеалам юности. Это говорило о нем как о человеке ограниченном, но честном.
Последний сон его был — будто он наконец нашел неизвестно куда запропастившийся правый тапок. Писатель был очень доволен.
Кое-как прошли похороны. А вот это было не совсем то, что намечал для себя писатель. Он мечтал быть закопанным, как собака, в первом попавшемся месте или на худой конец в братской могиле. Но похоронили его, в общем, респектабельно, как всех, присутствовало некоторое количество народу, и даже какая-то двоюродная тетя из Петрозаводска приезжала его хоронить.
