Жизнь в эпизодах - [43]

При том, что в моем детстве было довольно много труда, в нем оставалось полно места для простых детских радостей. По вечерам мы смотрели вместе с бабушкой и дедушкой телевизор: мексиканские сериалы, «Санта-Барбару» (кстати, без шуток, по ним я выучила украинский), «Что? Где? Когда?» или «КВН». Бабушка с дедушкой сидели на придвинутых друг к другу креслах, а я на подлокотниках между ними. Сидеть и обнимать их было так замечательно, душевно и тепло. Я любила передачу «Надобранич, диты»[17] похожую на нашу «Спокойной ночи, малыши». Выучила оттуда две украинские колыбельные с заставки. Пою их теперь сыну. Жаль, что буквы не поют. Я бы вам спела. Украинские «колысанки» очень красивые.

Огромное счастье было, когда мы с бабушкой ходили на свиноферму покупать поросят. И я всегда со священным почтением и замиранием сердца смотрела на далекие крыши свинарни, которые можно было разглядеть с нашего огорода, надеялась, что мне снова повезет очутиться в селе в тот момент, когда придет время бабушке идти туда за поросятками. Я отчетливо помню только один наш поход: как долго мы шли по мощенной бурковкой дороге, как будто в другое королевство, как свернули с дороги в просеку и вдали показался длинный-предлинный загон. Бабушка выбрала двух поросят, их положили в мешок. Мы шли домой, поросята хрюкали и иногда верещали, а один из них даже обкакался. Я со смехом разглядывала на мешке за бабушкиной спиной характерное пахучее пятно и немного переживала, что ее платье испачкается. На подворье дома, проходя мимо хлева, я всегда заглядывала к свиньям, в течение дня я собирала для них самые сытные и вкусные для животных, но ужасные для человеческого воображения помои, иногда выдавала им корм, хохотала, глядя на их повадки, и удивлялась тому, как можно жить в грязи среди собственных какашек. Когда они вырастали и приходило их время пугать меня своим превращением в кровяную колбасу, я целый день не выходила из хаты, боясь услышать предсмертный визг свиньи. У наших свиней никогда не было имен, и я для себя отметила, что имена не давали животным, которых планировали съесть. По этому признаку можно было сразу определить друзей среди братьев наших меньших, предназначенных стать едой. Сало я, к слову, любила.

У бабушки была любимая кошка Фея, ласковая и ручная. Но рожать она всегда уходила подальше от человеческих глаз. Отдельным приключением было вычислить, где Фея прячет котят. Она выбирала разные места, а найти детишек надо было вовремя, чтобы они не успели стать дикими. Ни один помет при мне не утопили, всех раздавали, поэтому искали точно не в демографических целях. И вот смотришь, куда Фея пойманную мышь несет, глядишь – ага, на чердак хлева прыгнула. Залезешь следом, а там на соломе пестрые комочки, и кричишь: «Бабусю, знайшла!» Иногда Фея сама котят перетаскивала во двор социализировать. Котята на подворье – это была радость.

Но самое большое счастье было поутру найти на лавке во дворе укутанного в телогрейку цуцика (то есть щеночка) с волнистой шелковой шерсткой. Псы наши порой погибали в схватках на собачьих свадьбах, и тогда бабушка брала нового сторожа. Дольше всего продержались песики Буш Первый и Буш Второй. Да-да, имя первому из Бушей было дано в честь американского президента, уж не знаю почему. А Буш второй получил его в память о предшественнике, которого мы очень сильно любили. А как он любил мою маму! Из всех тапок, оставленных на ночь на крыльце, он выбирал именно мамины, но не грыз их, а просто сидел в траве перед домом, обняв обувь, в ожидании, когда мама проснется и выйдет во двор.

Буш и Фея часто культурно заседали на пороге времянки, облизываясь от запахов еды, но не пересекая водораздела между двором и человеческим жилищем, а бабушка называла их запорожцами: «Ну шо, запорожци, йисты хочетэ?» Наливала им молока в одну миску, и они дружно лакали, не ссорясь между собой. Бабушка их любила. Она любила всякую живность и была со всеми ласковой. Котятам промывала больные глазки, цыплят лечила, никогда не могла смотреть, как закалывают свиней.

Цыплята – это отдельная желтая, пушистая глава счастья. Мы их либо покупали на базаре, либо их высиживала квочка. Я с нетерпением ждала, когда же цыплята вылупятся. Видеть, как маленький клювик пробивает скорлупку – чудо. Был у меня однажды ручной цыпленок. Не знаю, как бабушка определяла пол у этих теннисно-мячикообразных, но цыпленок был, по ее словам, девочкой. От нее отказалась квочка, лупила ее клювом в лоб, бабушка ее отселила в другую коробку, я проводила около детеныша много времени, и сиротка ко мне привязалась, как к курице, бегала за мной по пятам, даже к подружкам. Я дала ей имя Феня. Однажды ранним утром она поплатилась жизнью за привычку всюду следовать за человеческими ногами. Бабушка случайно раздавила ее, закрывая двери в сенях… Дед сказал: «Усэ, нэма бильшэ твоей Хфэни». Я безутешно плакала. И утята у нас были. Одного я задушила. Повязала ему бантик и перестаралась. Благодаря этому поняла, как хрупка жизнь. Всех умерших цыплят и утят я хоронила за гаражом, выкапывала ямку, выкладывала дно могилы цветами, а сверху прикрывала трупик стеклом и засыпала песком.