Жизнь в эпизодах - [42]

Норов у меня был будь здоров. Я с пеной у рта могла бороться за справедливость. Однажды я прищемила деду дверью палец. Иногда дедушке вдруг ударяло в голову, что негоже мне днем смотреть телевизор. Тогда он шел и выключал в большом доме рубильник. А я включала обратно. Как-то раз он только вышел на веранду, свершив свой суд над электричеством, как услышал щелчок рубильника за своей спиной – это я по обыкновению своему вернула переключатель в угодное мне положение, неосмотрительно, а может, даже с вызовом выждав меньше необходимого, и направилась обратно в гостиную. Он тут же развернулся и грозно рванул за мной. Я, услышав шаги за спиной, пыталась держать дверь, чтобы он не вошел в комнату. Он неистово толкал дверь, и я, признаюсь, видела, что дедушка уже просунул между створок двери пальцы, он бешено кричал, а меня взяло такое зло, что я со всей силы закрыла дверь, прижав ему пальцы, с криком: «Нэ чипай!»[13] Дед, не сказав больше ни слова, ушел. Это яркая демонстрация моего жизненного принципа – не надо выключать мое электричество, иначе я больно ударю по самолюбию.

Дедушка бывал несправедлив. Он долго не принимал мою маму и твердил папе, чтоб тот не отпускал ее вдвоем со мной на море, потому что она наверняка там гуляет. Он не баловал нежностью бабушку. Я никогда не видела, чтоб он ее обнимал или проявлял о ней заботу. Они были как две лошади в упряжке крестьянской телеги. Когда на глазах шоры, а во рту металл, больно врезающийся в плоть, то не до нежности. Бабушка не жаловалась, только иногда она говорила, что ее жизнь – каторга.

Почему дедушка так себя вел, я смогла понять, когда подросла. Его родная мать умерла, когда он был маленьким, мачеха хоть не обижала, но и не пестовала. Он не знал материнской любви. Старшая родная сестра Настя утонула, когда ей было 14. Решила нырнуть еще разок перед тем, как идти с речки домой, и уже не выплыла. Отец его Антон был кузнецом, оттуда название их рода – ковали[14] и моя фамилия – Шпыця (по-русски это спица, одно из орудий кузнечного труда). Когда началась Великая Отечественная война, он со всей семьей держал путь на Дальний Восток: завербовался. Эшелон выгрузили в Омской области и сказали идти, куда глаза гладят. Всю войну прадед проработал кузнецом по найму в разных колхозах. Бедность, голод и тяжелый труд – то, что лишает детства.

Своим упрямством и прижимистостью дедушка доводил нас порой до исступления. Вместе с тем у него было отличное чувство юмора. Я всегда смеялась, когда в ответ на «Смачного»[15] за столом он говорил «Спасыби, нэжованэ лэтыть»[16]. И он был очень одаренным человеком: играл на гармони, прекрасно пел и танцевал, писал картины и был на все руки мастер, как мой папа. И я знаю, что та часть меня, которая может быть очень жесткой, если разбудить во мне зверя, и мои таланты – во многом от деда. Я взяла от него лучшее. И я знаю, что дед меня любил. Даже неловко целовал иногда, стесняясь, что не умеет, и боясь испачкать слюной мою щеку. Говорил: «Внучечка моя».

После обеда он всегда ложился покемарить на кровати во времянке. Я обычно прыгала следом, чтоб повозиться, со словами: «Дидусь, поборэмось?» Мешала ему спать. Никогда он не сделал мне больно, не огрызнулся и не сбросил с себя, как надоевшую зверушку. Со стоицизмом вождя племени горилл он терпел, пока я прыгала на нем, как полоумная обезьянка, и колотила в живот, а ведь у него там был шрам от операции после удаления опухоли кишечника. Бесился со мной по-детски, сколько хватало сил. Так же и мой сын теперь пристает к моему папе. Возня – необходимый ритуал общения между детьми разных возрастов.

Я помогала дедушке качать мед. Когда он надевал шляпу с сеткой, одевался в плотный костюм с головы до пят, зажигал ладанку с дурманящими пчел травами, то во всем этом одеянии, окруженный дымом, он казался мне сказочным воином. Он смело заходил на пасеку, открывал ульи и проверял соты. В это время я пряталась в доме, ведь дедушка предупреждал, что какое-то время пчелы будут злыми, потому что мы крадем у них плоды их труда. Но, когда дедушка давал отмашку, я перебегала из большого дома во времянку и там без устали крутила ручку медогонки, восхищенно наблюдая, как стекает мед из сот. Похожее ощущение я до сих пор испытываю, когда высушиваю в центрифуге зелень после мытья. Кручу ручку, слушаю, как вращение набирает обороты, и вспоминаю нашу медогонку. Чтобы вскрыть соты, дедушке срезал острым ножом восковые печати. И я жевала их, запивая холодной водой. Высасывала мед тщательно, воск разжевывала, катала из него шарики и складывала в коробочку. Из этого воска дед потом делал новые соты.

Когда взрослые доверяют ребенку важные для всех дела, это взращивает в нем доверие к своим силам, позволяет чувствовать себя полезным и даже незаменимым. Поэтому своему сыну я тоже доверяю сызмальства что-то делать вместе со мной и хвалю, даже если надо будет потом переделать.

Когда в селе изредка дождило, я с радостью предавалась условному безделию. Смотрела телевизор, перебирала диковинные пуговицы в шкатулке, собранные бабушкой за всю жизнь, просматривала в тысячный раз старые книги, разглядывала фотографии в альбоме, шила своим куклам одежду. Мы с бабушкой делали мне бэцыков – это такая игрушка времен бабушкиного детства. Чтоб сделать бэцыка, надо взять кусок старой простыни, квадрат 30 на 30, в центр положить соломы или другой ветоши, обернуть и обвязать бечевкой, чтобы получилась голова. На ткани ручкой я рисовала личико. Остальную часть полотна мы обматывали какой-то яркой тканью, чтобы получился запеленутый младенец.