«Жизнь прошла. А молодость длится…» Путеводитель по книге Ирины Одоевцевой «На берегах Невы» - [243]

Прели запахи.

Я возвратился – на Караванную (я проживал в Меблированных Комнатах, тех же, которые посетили однажды Л.Д. и А.А. в феврале: с того времени поднялось это все: семь мучительных месяцев!)” (47, c.193–195).

Сбросить с Тарпейской скалы… – То есть с отвесного утеса на западной стороне Капитолийского холма, откуда в Древнем Риме сбрасывали осужденных на смерть государственных преступников.

С. 328–329И вот я в гостинице написал прощальное письмо маме. – …за границу. – Сравните в “Воспоминаниях о Блоке” Белого:

“Хотел писать матери я письмо, объясняющее все это, дождаться рассвета (тогда можно видеть, где баржи, садки, живорыбные, и – где вода)… Да в таком состоянии и пробыл часов 9 без сна. Эти девять часов медитации мне показали: самоубийство, как и убийство, есть гадость.

А утром – записка от Блоков, другая по тону: преласковая; чтоб немедленно был; уже в десять часов я был там; примирительный разговор состоялся; и даже совсем ничего не сказали: все – страшно устали; все – сразу решили, что следует год не видаться; меня уговаривали – отдохнуть заграницей; и я – согласился.

Даем обещание не видеться: год.

В тот же день уезжаю в Москву.

Через две с половиной недели я – в Мюнхене” (там же, с. 195).

За границу Белый уехал из Москвы 20 сентября 1906 г. Вернулся он в Москву в конце февраля 1907 г.

С. 329Счастье, шаг твой благосклонный / Не всегда проходит мимо. – Точная цитата из стихотворения Гумилева “Телефон” (1917):

Неожиданный и смелый

Женский голос в телефоне, —

Сколько сладостных гармоний

В этом голосе без тела!

Счастье, шаг твой благосклонный

Не всегда проходит мимо:

Звонче лютни серафима

Ты и в трубке телефонной!

(122, т. 2, с. 26)

С. 330Кроме Блока да еще Ходасевича нет никого… – Сравните с суждением Белого о поэзии Ходасевича в статье “Рембрандтова правда наших дней” (1922): “Ходасевича по размеру с иными поэтами современности сравнивать я не хочу, но – скажу: точно так же в кликушестве моды его заслоняют все школы (кому лишь не лень): Маяковский, Казин, Герасимов, Гумилев, Городецкий, Ахматова, Сологуб, Брюсов – каждый имеет ценителей. Про Ходасевича говорят: «Да, и он поэт тоже»… И хочется крикнуть: «Не тоже, а поэт Божьей милостью, единственный в своем роде»” (43, с. 139).

С. 330Я до обморока заговариваю. – Мог умереть. – Комментируемый фрагмент – один из немногих в устном рассказе Белого, воспроизведенном в НБН, к которому не отыскивается прямая параллель в его мемуарах и в мемуарах современников, если не принимать во внимание следующий фрагмент из воспоминаний Ходасевича:

“Иногда его прорывало – он пил, после чего начинались сумбурные исповеди. Я ими почти не пользуюсь в данной статье, потому что в такие минуты Белый смешивал правду с воображением. Слушать его в этих случаях было так утомительно, что нередко я уже и не понимал, что он говорит, и лишь делал вид, будто слушаю. Впрочем, и он, по-видимому, не замечал собеседника. В сущности, это были монологи. Надо еще заметить, что, окончив рассказ, он иногда тотчас забывал об этом и принимался все рассказывать сызнова. Однажды ночью он пять раз повторил мне, одну историю. После пятого повторения (каждое – минут по сорок) я ушел в свою комнату и упал в обморок. Пока меня приводили в чувство, Белый ломился в дверь: «Пустите же, я вам хочу рассказать…»

Впрочем, из всей совокупности его тогдашних истерик я понял одно: новая боль, теперешняя, пробудила старую, и старая оказалась больнее новой. Тогда-то мне и пришло в голову то, что впоследствии, по соображению многих обстоятельств, перешло в уверенность: все, что в сердечной жизни Белого происходило после 1906 года, было только его попыткой залечить ту, петербургскую рану” (387, с. 92; сравните в мемуарах Берберовой об этом же случае – с. 694).

С. 330Вот сейчас разрешу загадку. – Самое страшное, что и загадки-то нет. – Вероятно, отсылка не столько к мифу об Эдипе, отгадывающем загадку фиванского Сфинкса, сколько к строкам из стихотворения Блока “Скифы” (1918): “Остановись, премудрый, как Эдип, / Пред Сфинксом с древнею загадкой!” (55, т. 3, с. 361) и к знаменитому четверостишию Тютчева 1869 г.:

Природа – сфинкс. И тем она верней

Своим искусом губит человека,

Что, может статься, никакой от века

Загадки нет и не было у ней. (376, с. 164)

С. 331Ах, если бы можно было… и впустило меня в себя. – Подразумевается открывающее дверь в пещеру с сокровищами волшебное слово “сезам” (принятое в языках западной Европы название кунжута) из арабской сказки “Рассказ про Али-Бабу и сорок разбойников и невольницу Марджану”, вошедшей в “Книгу тысячи и одной ночи”.

С. 331Но прошлое заперто на тридцать три поворота, и ключ брошен на дно моря. – См. с. 52, где эту же метафору со ссылкой на Кальдерона использует Гумилев.

С. 331И вдруг нагнувшись, поднимает с земли камушек… – А вам разве не казалось? – Возможно, этот фрагмент возник в НБН, поскольку до О. дошли очень широко распространившиеся слухи о страсти Белого к собиранию камушков, которой он отдавался на коктебельском пляже в 1923 и в 1924 г. Сравните, например, в его письме Р. Иванову-Разумнику от 17 июля 1924 г.: “Сперва я хотел здесь пробыть с месяц, но, попав в эту природу, понял, что это «