Жизнь после жизни - [137]

За окном спальни поднималась тяжелая луна. Луна, которая «властвует», по Китсу. «Как эта ночь нежна!»^{189} Боль снова пронзила голову. Пришлось налить воды из-под крана и принять пару таблеток.

— Но если бы Гитлера убили прежде, чем он стал рейхсканцлером, не было бы и этого арабо-израильского конфликта, правда?

Так называемая Шестидневная война закончилась решительной победой израильтян.^{190}

— То есть я прекрасно понимаю, почему евреи добивались создания независимого государства, а потом всеми силами его отстаивали, — продолжала Урсула, — и сама всегда сочувствовала сионистской идее, даже до войны, но вместе с тем я могу понять и арабские страны, которые чувствуют себя ущемленными. Опять же, если бы Гитлер не затеял холокост…

— По причине своей ранней смерти?

— Вот именно, по причине своей ранней смерти. Тогда и создание еврейского государства не получило бы такой сильной поддержки.

— История — это сплошные «если», — заметил Найджел.

Первенец Памелы и любимый племянник Урсулы, он преподавал историю в Брейзноуз-колледже, который в свое время окончил Хью. Сегодня она пригласила его на обед в «Фортнум».^{191}

— Приятно поговорить с умным человеком, — сказала она. — Я тут ездила в отпуск на юг Франции со своей подругой Милли Шоукросс — знаешь ее? Нет? Сейчас у нее, конечно, другая фамилия — она меняет мужей как перчатки, и каждый следующий богаче предыдущего.

Милли, военная невеста, не чаяла, как унести ноги из Штатов: ее новые родственники оказались, как она выразилась, «пастухами». Вернувшись «на подмостки», она крутила интрижки одну за другой, но в конце концов нашла клад: отпрыска нефтяной династии, сбежавшего от налогов.

— Она теперь живет в Монако. Карликовое государство, я и не знала, насколько оно крошечное. А она что-то совсем поглупела. Я тебя не утомила еще?

— Нет, что ты. Налить тебе воды?

— Одинокие люди грешат болтливостью. Не знают удержу — по крайней мере, в словах.

Найджел улыбнулся. У него были серьезные очки и подкупающая улыбка Гарольда. Сняв очки, чтобы протереть их салфеткой, он сделался совсем юным.

— Ты выглядишь совсем юным, — сказала Урсула. — На самом деле ты такой и есть. А я — полоумная тетка, да?

— Господи, да нет же. Ты, возможно, самая умная из всех, кого я знаю.

Воодушевленная такой похвалой, Урсула намазала булочку маслом.

— Я где-то слышала, что судить задним умом очень полезно, — без этого бы не было истории.

— Наверное, так и есть.

— Нет, в самом деле, подумай: мир сейчас был бы совсем другим, — не унималась Урсула. — Железного занавеса могло не быть, Россия не заглотила бы Восточную Европу.

— А она заглотила?

— Исключительно от жадности. Если бы не военная экономика, американцы не смогли бы так быстро оправиться после Великой депрессии, а потому не забрали бы такую огромную власть над послевоенным миром…

— Была бы предотвращена гибель миллионов людей.

— Да, это очевидно. И весь облик европейской культуры был бы иным в силу присутствия евреев. А вспомни перемещенных лиц, которых швыряло из одной страны в другую. Британия осталась бы империей, или, во всяком случае, падение империи не было бы столь стремительным — только не подумай, что я ратую за империю. Мы бы не обанкротились, а значит, нам не пришлось бы долго и мучительно вставать на ноги, финансово и психологически. А Общий рынок…

— Нет, он бы нас так или иначе к себе не пустил…

— Подумай, какой сильной была бы Европа! Хотя не исключено, что место Гитлера занял бы Геринг или Гиммлер. И все сложилось бы точно так же.

— Не спорю. Но ведь нацисты были маргинальной партией вплоть до прихода к власти. Психопаты-фанатики, все до единого, только без харизмы Гитлера.

— Да, я знаю, — сказала Урсула. — Он был необыкновенно харизматичной личностью. Люди обычно говорят о харизме как о положительном качестве, но на самом-то деле это лишь эффектная оболочка, магия, как говорилось в старые времена, понимаешь? Одни его глаза чего стоили. У него был неотразимый взгляд. Посмотришь ему в глаза — и чувствуешь, что уже готов поверить…

— Ты была с ним лично знакома? — поразился Найджел.

— Ну, как сказать, — ответила Урсула. — Не совсем. Десерт будешь, дорогой мой?

В адский июльский зной она вышла из «Фортнума» и направилась по Пикадилли в сторону дома. Даже цвета, казалось, плавились от жары. В ее глазах все теперь выглядело ярким — ярким и молодым. Рядом с ней работали девушки, у которых юбки едва прикрывали срам. Молодые взирали на себя с восторгом, как будто это они изобрели будущее. Старшее поколение воевало ради них, а они теперь запросто жонглировали словом «мир», как рекламным слоганом. Они не нюхали пороху («И слава богу, — послышался ей голос Сильви. — Пусть лучше растут такими, как есть»). Им, как сказал Черчилль, были даны права на свободу.^{192} А как распоряжаться свободой — это, насколько она понимала, их личное дело. (Вот старая брюзга — никогда не думала до такого дожить.)

Она решила свернуть в тень и перешла через дорогу в Грин-парк. По воскресеньям она всегда ездила в какой-нибудь парк, но, когда стала пенсионеркой, все дни превратились в одно сплошное воскресенье. Шагая без остановки, она миновала Букингемский дворец и вошла в Гайд-парк, купила себе мороженое в киоске у озера Серпентайн и решила взять напрокат шезлонг. На нее накатила страшная усталость: этот обед ее вымотал.